Евген, взявший монету последним, попробовал её на зуб и сказал:

     – Да, это реально настоящее золото! Люди, я в шоке!

     – Маш, а откуда это у тебя? – спросил Антон.

     Все озадаченно повернулись к Малиновской, и наступила полная тишина.

     – Я… Я… Я не знаю, – пролепетала Машка. – Может, это мне кто-то подарил? Ну… вроде как тайный подарок… От поклонника…

     Татьяна тихонько хмыкнула – видимо, не поверила.

     Настасья усмехнулась:

     – У тебя миллионер, что ли, поклонник?

     – Ребят, ну я честно не знаю! – оправдывалась Мария, забирая монету у Евгена. – Какой мне смысл-то скрывать? Допустим, подарил бы мне это Мишка с работы. Ну и что, я из этого тайну бы сделала? Я бы так и сказала, что Мишка.

     – Ладно, я думаю, эта история скоро прояснится, – сказал Слава, снова садясь на лавочку. – Я думаю, человек, подарив столь дорогой подарок, в ближайшее время сам расскажет об этом.

     – Ты хочешь сказать, – Семён обернулся к нему, – что это сделал кто-то из нас?

     – Ничего я такого не хочу сказать, – махнул рукой тот. – Я просто говорю, что скоро всё выясниться, вот увидите!

     Потом разговор плавно перешёл на другие темы, и все вроде бы как на время забыли о странной находке. Только Малиновская продолжала думать о монете: ей в голову пришла дурацкая мысль – уж не Иван Васильевич ли ей это подложил? От этой идеи её начало слегка подташнивать…

     Вскоре все засобирались домой: ночь была хоть и по-летнему тёплая, но всё-таки понемногу начал наползать сырой и зябкий туман, да и спать тоже было надо. Пожав друг другу руки и расцеловавшись, каждый направился к своему подъезду. Маша и Настя – к первому, ведь у них соседние квартиры; а вместе с ними и Антон, который жил на шестом этаже, прямо над квартирой Марии. Во второй подъезд пошли Слава и Семён, только вот Славик жил на третьем этаже, а Семён – аж на одиннадцатом, и у него – единственного из всех – окна выходили на проспект, а не во двор. В последний, третий, забежал Евген, который поселился выше всех – на семнадцатом, под самой крышей, что не мешало ему, как он часто любил говорить, «со снисхождением относиться к низшим существам», а также Татьяна и Бирюк. Вообще-то квартира Тани находилась в первом подъезде, но она уже более полугода жила вместе с Бирюком, и для этого имелся ряд веских причин. Во-первых, оттого, что Вова жил только с бабушкой, которая совершенно им не мешала, ибо большую часть времени проводила на даче. В отличие от шумной квартиры Татьяны – у неё было целых шесть младших братьев – Вовин дом казался ей, как она сама говорила, «раем тишины». Ну а во-вторых, просто потому, что влюблённым сердцам всегда невыносимо разлучаться даже на короткое время – это вредно для неокрепших организмов.

     – Ладно, пока, Марусь, – Настасья чмокнула её в щёку на лестничной площадке. – Завтра спишемся, если чего. В крайнем случае, я зайду.

     – Да, давай, пока, – ответила Машка, открывая входную дверь. Справившись с замком, она услышала, как звонит домашний телефон, и, обернувшись к Настасье, которая тоже возилась с ключами, сказала: – Слышишь? Это, наверное, уже мама волнуется…

     – Я бы тоже хотела, чтобы за меня хоть кто-нибудь волновался, – довольно холодно произнесла Настасья, рывком открывая свою входную дверь.

     Мария смутилась и промолчала. Эта тема была для Настасьи очень болезненной, впрочем, как и для самой Маши – в тот страшный день почти десять лет назад нелепая и шокирующая случайность одновременно забрала у них самых близких людей: у Насти – маму, а у Марии – отца. Волею случая их родители оказались в одном автобусе, когда ехали с работы домой. Обычно Машин папа всегда пользовался метро, и можно было только гадать, почему именно тогда он вдруг изменил своей всегдашней привычке...

     В то время темнело рано. Стояла очень холодная зима, а дело близилось к новому году. К тому же была метель и сильный гололёд. Всё случилось на Электрозаводском мосту. Видимость крайне плохая, и водитель автобуса, видимо, не справился с управлением. Его занесло, и, пробив чугунное ограждение моста, машина с высоты рухнула в Яузу и провалилась под лёд. Хотя река в этом месте достаточно мелкая, её глубины вполне хватило, чтобы утопить автобус целиком. Выплыть удалось не всем. Об этом потом ещё долго писали во всех газетах – как позже из реки доставали оказавшихся замурованными внутри пассажиров.

     Сама Мария помнит этот день довольно смутно. Ей в память врезался лишь один-единственный момент: раздавшийся звонок; как её мама берёт трубку телефона, а затем её лицо мгновенно становится белым и она медленно оседает в кресло в прихожей…

     Мария ещё довольно нескоро узнала все подробности произошедшего, а, узнав правду, долго приходила в себя. Эта общая боль каким-то непостижимым образом ещё больше сблизила её с Настей: девочки часто вспоминали случившееся и плакали в обнимку. Такое случается в жизни – горе объединяет людей гораздо сильнее, чем радость или счастье. Настасья стала для Марии сестрой, и Маша была уверена, что точно такие же чувства испытывает к ней и Настасья: хотя она никогда не задавала ей напрямую этот вопрос, тем более в последнее время, когда Настя нередко бывала сухой и раздражённой. Мария, отчасти, знала причину: Настин отец был капитаном корабля Морского флота России, и его частенько не бывало дома, иногда по два-три месяца. Поэтому Настя зачастую была предоставлена самой себе, в отличие от Маши, чья мама хоть и находилась с головой в работе, и иногда выходила на ночные дежурства (как, например, сегодня) но, тем не менее, у Малиновской всегда были в холодильнике сваренный суп или свежеприготовленные котлеты.

     – До завтра, – сухо буркнула Настасья, хлопнув дверью немного громче обычного.

     Машка, несколько расстроившись, тихонько прикрыла свою входную дверь и подошла к телефону, который стоял тут же, в прихожей. Не успела она поднять трубку, как на неё буквально обрушился мамин рёв:

     – Господи, где ты была?! Я уже тут чуть с ума не сошла! Дома никто не отвечает, мобильный недоступен. Ты вообще на часы смотрела? Где ты бродишь?

     – Мам, успокойся, – Малиновская устало посмотрела на своё отражение в зеркале. – Я сидела с ребятами, здесь, у нас во дворе. А мобильник просто разрядился, вот и всё.

     – Дорогая моя, ты знаешь, сколько в наше время чокнутых маньяков по улицам бродит? – не унималась мать. – Да сейчас же каждый второй с придурью. Ночь она для того и ночь, чтобы дома спать, а не шляться где попало!

     – Ой, мам, ну я тебя умоляю, – Машка достала из сумки мобильник и поставила его на подзарядку. – Ты серьёзно что ли думаешь, что, сидя в окружении семи человек, на меня нападёт маньяк? Да ещё при условии, что пятеро из них – парни. Это ещё кому кого бояться надо! – весело закончила она.

     – Смотри у меня! Прийду завтра к обеду – чтобы дома была!

     – Хорошо, хорошо, – проворчала Малиновская и поскорее повесила трубку, чтобы мама не успела ей больше ничего сказать.

     Разувшись и скинув лёгкую курточку, Мария поставила чайник и взяла с кухонного стола ватрушку. Повертев ту в руках, она положила её на место, есть совсем не хотелось. Малиновская подошла к окну и, немного отодвинув занавеску, устало смотрела в ночь. Двор был почти пуст, и ласковый ветер, шевеля листьями за окном, тихонько колыхал край скатерти, проникая в комнату через открытую форточку.

     В голову лезли дурацкие мысли. Они всегда приходили в тот момент, когда Мария оставалась наедине с собой. Почему всё так уныло и безрадостно? Почему ничего не меняется в этой жизни? Иногда у неё складывалось впечатление, что она вообще случайно оказалась в этом мире. Или не в то время. Или не в том месте. Как будто все люди – это один народ, а она – это другой народ. То есть внешне она, конечно, на них похожа, вот только начинка у неё какая-то другая… Начинка. Антон называет это красивым словом «внутренний мир». Но это больше похоже на ватрушки. Все люди – ватрушки. Некоторые красивые и румяные, а другие – корявые и чёрствые. И у кого-то внутри малиновое варенье, у кого-то черничное, а у некоторых и вовсе пусто – так, один мякиш… А у меня внутри цветы! – подумала Маша. – Полевые ромашки. Безо всякого там идиотского варенья!