Сама же Мария за прошедшую неделю прекрасно научилась выращивать не только ромашки, но ещё и васильки, и – совсем чуточку – розы, но пока что они получались либо чересчур жухлыми, либо слишком корявыми. Ещё она узнала от Сильфиды, что дварфы слегка недовольны и ворчат насчет того, что после каждой её тренировки им приходится выкашивать большие площади заливных лугов, освобождая их от последствий её магии, а именно – сотворенных Машей цветов. С одной стороны, можно было бы посочувствовать малому народцу, но с другой – где же ей тогда проводить практические занятия? Это уж, так сказать, непредвиденные издержки производства, побочный продукт. По крайней мере, Сильфида посоветовала ей не обращать внимания на всякую ерунду.

     Малиновская так глубоко ушла в собственные мысли, что подпрыгнула от неожиданности, услышав рядом с собой:

     – Привет! Ты чего продукты-то свои разбросала?

     Обернувшись, она увидела стоящих рядом Евгена и Настасью. Настя держала в руках упаковки с печеньем, вопросительно глядя на неё.

     – Ой, привет! Да задумалась просто, не заметила, как они упали, – ответила Маша, забирая свое печенье и складывая его обратно в пакет. – А вы сами откуда?

     – Да вот ездили в Сокольники гулять. На аттракционах катались, – Настя села рядом с нею, и Евген, как будто немного недовольный этим, тоже нехотя устроился рядом.

     – Понятно. Молодцы, – улыбнулась Машка. – А я вот в магазин ходила, а то холодильник-то пустой, надо же что-то готовить.

     – Дварфов попросила бы, они бы тебе приготовили, – пошутил Евген.

     – Кстати о дварфах, – вспомнила Маша. – Ты не мог бы вести себя с ними… потактичнее, скажем так?

     Евген бросил быстрый взгляд на Настасью и насмешливо произнёс:

     – А они что, жаловались?

     – Ты слышишь, о чем я тебя прошу? – уточнила Маша.

     – Я веду себя так, как считаю нужным. – отрезал Евген.

     – Знаешь, Жень, тут совсем не та ситуация, чтобы показывать свой характер. Они беззащитны и абсолютно безобидны…

     – Только вот тебя я забыл об этом спросить! – огрызнулся Евген, как будто не замечая того, что Настя щиплет его за локоть.

     – Слушай, я, кажется, не позволяла тебе разговаривать со мной в таком тоне? – Маша приподняла левую бровь; такой разговор уже начинал её раздражать.

     – Ребята, давайте не будем… – попыталась вмешаться Настасья.

     – Так, ты – замолчи! – мгновенно оборвал её Евген, а потом сказал Малиновской гневно: – Меня не интересует твоё мнение в этом вопросе, ясно? Уж если мне и нужен будет чей-то совет, то ты – последний человек, к которому я обращусь! Наслушалась от Сильфиды всякой дряни, и теперь ведешь себя точно так же. Марионетка!

     – Боже, хорошо хоть Антон этого ужаса не слышит, – тихо произнесла Малиновская, поднося руку к своему виску. – Хотя, может он-то как раз и заткнул бы тебе рот!

     Почему-то именно этот, последний аргумент, привел Евгена в исступленное бешенство. Вскочив с лавки и указывая пальцем прочь, он заорал:

     – Убирайся отсюда! Я сказал, пошла вон!

     – Меня сейчас просто тошнит от тебя, – сказала Малиновская с презрением.

     Она неторопливо встала, без тени смущения, гордо, собрала все свои пакеты с лавочки и взглянула на Настасью – та выглядела испуганной и потрясенной одновременно, переводя взгляд с неё на Евгена и обратно.

     – Тебя ожидает чудесная поездка в Питер, дорогая, – сказала Маша подруге. – Уверена, каждая мечтала бы отправиться в путешествие с таким парнем. Я прямо завидую, – потом она развернулась и пошла прочь, в сторону подъезда.

     * * *

     Стоял погожий, теплый московский день. Сквозь приоткрытую раму пробивалось ласковое тепло, и солнечные зайчики беззаботно играли друг с другом в догонялки на персиковых стенах квартиры на пятом этаже. Малиновская, пооборвав лишние листки в календаре, с удивлением обнаружила, что на дворе уже восемнадцатое августа. То есть с того момента, как она сотворила свою первую ромашку, прошел почти месяц. Ну надо же – как быстро летит время! Это значит, что веселое, прекрасное лето понемногу подходило к концу, и вовсе не хотелось видеть впереди хмурую, дождливую осень с ветрами и непогодой. Ещё меньше, естественно, хотелось в институт.

     Походы в Нифльхейм, или, как она их называла, «другие занятия», с каждым разом становились все интереснее и интереснее, и перспектива делать в них перерыв, пусть и такой необходимый – ради учебы в университете, конечно не радовала. За прошедший месяц она научилась очень многому, и, кроме всего прочего, понимала теперь язык птиц – это была её отдельная гордость, но все равно, не смотря ни на что, хотелось знать и уметь в миллион раз больше, чем ей удавалось сейчас. Маша чувствовала, что, пытаясь постичь самую суть зеленой магии, у неё действительно это получается, а, как известно, успехи всегда подталкивают людей к новым свершениям. Здесь же, в настоящем мире, впереди её ожидал второй курс, а значит ещё больше проблем и ещё меньше свободного времени. Маша даже слегка завидовала Антону и Евгену – они в этом учебном году должны были уже окончить институт.

     Отношения с Евгеном с того самого момента, как произошел нелицеприятный разговор, не сказать чтобы особенно улучшились, хотя Мария и услышала в свой адрес некое подобие извинений. Как она не без оснований подозревала, прозвучали эти самые извинения лишь только потому, что Настасья ежедневно выедала Жене на эту тему мозг, пока в итоге не добилась желаемого результата. Наверное, Настя тоже понимала, что все это прозвучало из его уст не совсем искренне, но, чувствуя невыносимой ситуацию, когда её парень и лучшая подруга внезапно превратились во врагов, решила, что худой мир все-таки лучше доброй ссоры. Маша теперь вообще не приставала к Евгену хоть с какими-то вопросами, сведя общение до минимума, и не лезла в любые ситуации, связанные с ним. Ещё меньше её прельщал возможный расклад быть обвиненной во «влезании в отношения», потому что при любом неблагоприятном исходе событий виноватой, скорее всего, оказалась бы она, а Маше этого-то как раз и хотелось меньше всего.

     Малиновская никому не стала рассказывать о прошедшей перепалке, но из-за того, что она частенько об этом думала, Антон всё-таки сумел прочитать её мысли, выудив из сознания крупицы воспоминаний, и в итоге вынудил её рассказать эту историю целиком. Она специально попросила Антона о том, чтобы он больше никого не посвящал в подробности этой внезапной свары, и тот, похоже, свое слово сдержал: по крайней мере, Маша ни разу не слышала никаких шушуканий остальных друзей по этому поводу.

     Самого Антона, разумеется, ещё более насторожило такое поведение Евгения, и, как догадывалась Малиновская, он только окончательно утвердился в своих подозрениях насчет того, что с Евгена необходимо не спускать глаз. Однако досконально разбирать эту тему молодой человек отказывался. Возможно, у Антона имелись на это свои причины – не зря же он чаще остальных беседовал с Флавиусом и Сильфидой, а также постоянно сидел в Библиотеке Нифльхейма. Малиновская с удовольствием бы об этом всём порассуждала, но, не смотря ни на что, после всего произошедшего, считала Евгена всего-навсего обычным хамом, не видя в этом чего-либо большего. Хотя, надо признать, обычно теплое отношение, присутствовавшее в их беседах с Женькой, исчезло без следа, а поддержание некоей демонстрационной вежливости происходило лишь потому, что у них имелся общий центр притяжения – Настасья, которая в последнее время все чаще разрывалась между своим парнем и своей лучшей подругой. Первое время Настя тоже дулась на Машку – в основном, из-за её финального подкола, – но эта несущественная ерунда была быстро урегулирована за пару совместных посиделок с чаем. Антон же, бывший ей, наверное, самым близким человеком после Настасьи, и вовсе в последнее время оказывался молчалив и задумчив, а уж о чем он догадывался и о чем тревожился – никогда было не понять.