Поезд покачивало. За окном мелькали дома незнакомой станции, переезды с закрытыми шлагбаумами и стоявшими на дорогах машинами. Попутчица – пожилая женщина, одетая в черное теплое платье, что-то вязала. Ее сухие, тонкие пальчики ловко перебирали вязальные спицы. Она была худощава, лицо спокойно и вместе с тем серьезно. За два часа пути она не обмолвилась ни словом, лишь изредка поднимала глаза на Белову или смотрела в окно. А Катерина сейчас остро испытывала потребность поговорить с кем-нибудь , хотя бы немного облегчить не оставляющее ее чувство вины. И, может быть, поговорив с этой незнакомой женщиной и рассказав ей о своей нескладной жизни, она успокоилась бы немного. Но молчаливая женщина пока никак не проявляла желания побеседовать с ней.

В купе вошел проводник – молодой, с черными тонкими усиками . в руках у него были стаканы с чаем. Увидев Катерину, он улыбнулся. Белова отвернулась к окну. Со своей слащавой улыбкой он почему-то был ей противен.

Чай пить будем? – спросил проводник.

Женщина в черном отложила вязанье, убрала со стола клубок ниток, освобождая место, поблагодарила:

Спасибо!

А вы, девушка? – проводник снова улыбнулся.

Поставьте…

Катерина принялась рыться в сумочке, лишь бы не смотреть на проводника.

Будьте добры, еще сахарку, - попросила женщина.

Сахар по порциям. Лишнего, к сожалению, не имеем.

Когда проводник вышел, Катерина предложила:

Возьмите мой. Я пью без сахара.

Ну что вы, нет-нет…

Женщина смутилась, но сахар все же приняла. Помешав чай, она внимательно посмотрела на Катерину, будто в чертах ее лица увидела что-то примечательное. На вид ей было лет семьдесят. Катерину немного пугал ее проницательный взгляд. Казалось, эта старая женщина, глядя в глаза Катерины, видела ее черную грешную душу.

Вы так смотрите… - смутилась Белова.

Простите.

Женщина с задумчивым видом отпила глоток.

люблю наблюдать за лицами людей. Они о многом говорят…

Катерину ее слова напугали. «Неужели она догадывается о моем преступлении?». И она робко, с наигранной иронией спросила:

Вы что-то прочли на моем лице?

Женщина вновь отпила глоток чая.

Да. Вы знаете, мне кажется, что-то гнетет вас, ваша душа неспокойна.

От нахлынувшего волнения Катерина не знала, куда спрятать глаза. Стыд жег лицо.

Я вижу, вас угнетает страшный грех, - убежденно сказала женщина, заметив ее смятение.

Набравшись смелости, Катерина посмотрела на попутчицу. «Странная женщина! Уж не колдунья ли?»

Кто вы?

Я? – Секунда молчания. – Я, дочка, монахиня.

Монахиня? Но вы одеты… На вас обычное платье…

Я сменила одеяние, потому что отправилась в дальнюю дорогу, к сестре. Она больна…

Белова слегка кивнула головой, показывая, что понимает ее.

Ваша сестра живет в Новгороде?

Да. Но она не монахиня, - улыбнулась женщина.

Увидев ее доброжелательность, Катерина немного ободрилась.

Вы едете издалека?

Из Прибалтики. Там, в лесной глуши, наш монастырь.

Я никогда не видела живых монахинь. Я даже не знала, что существуют еще монастыри с монахинями. Мне казалось, что все монастыри давно стали памятниками истории и все они пустуют.

Слова Беловой монахиню огорчили, лицо стало еще суровее. Она негромко сказала:

Люди не ведают, что творят. Посягать на Божьи обители – великий грех!

И монахиня трижды перекрестилась…

За окном проносился лес. Сквозь заснеженные ветви елей и сосен мелькало солнце. Погода была чудесная.

Большая Русь… - задумчиво сказала Катерина, глядя в окно.

Монахиня посмотрела на бегущие стволы деревьев, на бледно-голубое солнечное небо, на заснеженную дорогу, тянущуюся возле самого леса. Когда лес кончился, дорога вышла к селу; открылось большое поле, а на краю поля брошенная колхозная техника, занесенная снегом. В некоторых домах села окна были заколочены накрест досками. У одного дома стоял ржавеющий трактор с выбитыми стеклами, полу разобранный, давно забытый и никому не нужный.

Большой Руси нужен мудрый хозяин.

И монахиня тихо вздохнула, принялась вновь за вязание; изредка поглядывала на Катерину с затаенным интересом, замечая в ее лице желание продолжить разговор.

Как твое имя, дочка? – спросила она.

Катя.

Катерина, - монахиня помолчала. – Хорошее имя. У сестры моей дочь тоже назвали Катериной. Но пожила она не много – три месяца с рождения. Померла… Царство ей небесное.

Она перекрестилась и поклонилась в сторону окна.

При упоминании о ребенке в сознании Беловой вновь возникли прежние тяжелые видения… Ей захотелось перекреститься подобно монахине, но неумение и вместе с тем смущение мешали ей. Катерина низко опустила голову, пряча взгляд.

Монахиня, заметив в ней резкую перемену настроения, сочувствующе сказала:

Не мучайся так, Катя. Расскажи мне, что тревожит тебя? Ты почувствуешь, что на душе станет легче.

Катерина ждала, что монахиня спросит ее об этом; она очень хотела рассказать ей о своем грехе. Но теперь, когда монахиня готова была выслушать ее, боязнь не давала говорить. Ведь сказать о том, как она расправилась со своим ребенком, - страшно! Да и простит ли ее Бог после раскаяния? «Эта монахиня ближе к Богу, я должна рассказать ей, должна!».

Катерина, никогда раньше не вспоминавшая о Боге и не верившая в него, теперь пыталась убедить себя что бог есть, он существует, невидимый и неосязаемый… Он следит за жизнью людей и выносит им свои приговоры: одним – болезни или смерть за грехи земные, другим – радости и счастье за чистые души. В Катерине обострилось чувство вины, и она готова была молиться и верить в божью милость, лишь бы он простил ее страшный грех. Ведь он видел все той ночью, это он вселил в нее душевную не проходящую боль и ожидает теперь искреннего раскаяния.

Не бойся, дочка, поведай, - повторила монахиня.

Это страшный грех мне трудно, - произнесла Катерина.

Она всем сердцем желала верить в то, что, рассказав монахине об ужасах морозной ночи, она облегчит свою душу, но страх сейчас был сильней…

А ты наберись смелости, - помогала монахиня, - и поведай обо всем с самого начала. Так легче перейти к главному.

Катерина склонила над столом голову, и пышные волосы ее рассыпались вниз.

Раньше я жила в деревне под Новгородом, - начала она, - жила вместе с отцом и матерью. Они работают в совхозе. Там, в деревне, я закончила восемь классов и поехала в Ленинград поступать в хореографическое училище, но не прошла по конкурсу. А танцевать так хотелось! Еще учась в школе, часто мечтала стать известной балериной. И в деревне по глупости всем разболтала, что непременно стану известной. Но, видать, не судьба, полтора балла не набрала, не приняли…

На миг ясно представив все пережитое, она грустно улыбнулась.

Мечта не сбылась. Возвращаться в деревню было стыдно. Мои родители ждали будущую балерину, да и в деревне – тоже. Представьте, как бы надо мной надсмехались в деревне, если бы я вернулась, не поступив в училище. «Гляньте, наша Белова – балерина! Работала бы лучше дояркой на ферме вместе с матерью». Подумала я и решила: в деревню не вернусь. Осталась в Ленинграде, поступила рабочей на завод. Поселили меня в общежитие, дали лимитную прописку, и жила так два месяца, трудилась. А потом…

Она мучительно выдохнула и вновь опустила раскрасневшееся лицо.

Я встретила девушек. Их жизнь казалась мне беззаботной и красивой. И я втянулась… Ходила по ресторанам, любила мужчин… Словом, этих девушек называют женщинами легкого поведения. С работы меня уволили за прогулы. И я не пыталась больше устраиваться на работу. Денег у меня было достаточно; снимала комнату у одной доброй тетки, которая не знала, чем я занималась, и всегда удивлялась почему я работаю только в ночную смену.

Заметив в дверях вошедшего проводника, Катерина замолчала. В руках он держал блок сигарет.

Сигарет не желаете?

Нет-нет, благодарю вас, - холодно произнесла монахиня.