- Вот это - древний путь из Иерусалима к Красному морю. Тут часто проходят туристы, - говорит Григорий.

Справа небольшой домик. Тот самый, к которому взбегали на холм ряды виноградных лоз. Гриша заходит, говоря: "Подождите минутку, я взгляну, все ли прибрано".

Муж мне: "Вот видишь, когда к нам кто-то идет неожиданно, ты тоже можешь попросить подождать".

Переступая через кустики то ли сорняков, то ли культурных растений и осторожно обходя грядки салата перед домиком, я думаю: "Настоящий отшельник! Я не сплю?..." Говорю мужу: "Знаешь, вот мы можем войти и ничего не почувствовать... Войти к настоящему отшельнику и ничего не заметить. Как, знаешь, на уроке иврита боялась сказать, что люблю Иешуа, а потом думаю: все равно никто не обратит внимания".

Низина в зеленых полях, а за ней - лесистые холмы. Маленькие домики селения на дальнем склоне.

Григорий вышел за нами. Показывает - вот это съедобная трава, годится в салат. Вот это - как шпинат. А ... крапиву можно в суп.

- Хочу поставить забор. А то люди приходят, любопытствуют, стучатся иногда по нескольку раз в день (Ну да, когда в Израиле каникулы... Евреи - люди общительные и любопытные).

Зашли. Довольно пустынная кухня, она же - гостиная-прихожая, чисто, вполне для хижины отшельника комфортабельно. Часовня - узенькая комната, стены сложены из камней без штукатурки, большой крест из деревянных досок. Воздух дрожит, пронизанный невидимыми токами мощного излучения.

На стене - маленькая дарохранительница, треугольная, как скворечник, едва заметно подкрашенная золотой краской. Все остальное просто - стул, стол (т.е., престол). Он объясняет: "Раз в месяц тут служат литургию, приходит священник".

- У нас тут, видите, пусто, нет икон в часовне, потому что Святые дары - как бы оправдывается, объясняя.

Часовня не кажется пустой - наоборот, тут все очень наполнено непосредственным и очевидным Присутствием. Кто бы стал тут смотреть на иконы, когда - лицом к Лицу?

- Мы можем потом тут помолиться. Или вы хотите сейчас?

Лучше бы и сейчас, и потом. И вообще бы отсюда не уходить.

Показывает нам свое жилище. "Вот здесь я питаюсь и сплю. Кровать за перегородкой. Здесь работаю" - совсем малюсенькая каптерка, инструменты на столе. И дух здесь совсем как у нас, не такой космический, как в прочих частях этого дома, не говоря уж про часовню. Да, вот нужное слово - больше всего этот домик похож на космический корабль, который несется сквозь просторы Божьей вселенной на мистическом топливе. Говорю:

- У вас тут в каждой комнате другой дух.

- Вы очень чувствительны.

- Да, есть немножко.

Думаю: а ведь и наше бунгало могло бы быть таким... Но у нас столько вещей, куда мы их денем? И где мы возьмем что-то другое, главное?

Пьем чай, заваренный на дикой траве. Я спрашиваю, трудно ли так жить? Он говорит: да, приходится все время бороться с ленью и со скукой. Это обычно для монахов. Хочется, например, посмотреть новости в Интернете. Бывают мысли уйти, найти себе что-то другое.

- В смысле, чтобы жить в монастыре, со всеми?

- Нет, уехать, найти работу в городе.

Какая бы радуга ни играла в этих стенах, передо мной сидит обычный человек с нормальными, вполне понятными искушениями. Я спрашиваю про его распорядок дня. Может, он правда такой же, как мы?

Рассказывает. Не поняла по-английски, то ли он спит по 5-6 часов, то ли встает в 5-6 часов.

- Иногда 7-8. Ну, вы понимаете, если стараться 5, то получится 6, если решить 6, то станет 7 и т.д. Это как в стрельбе из лука - метишь в середину, а получается где-то рядом. Я думаю, лучше заснуть в часовне на молитве, чем заспаться в постели и встать поздно. Работа - 2-3-4 часа в доме и снаружи на огороде, и иконопись тоже (я видела в лавке монастыря четки, что он делает; он сказал - не покупайте, я вам подарю). Молитва в часовне, чтение Писания - если я в норме, не слишком много сплю или сижу в Интернете - часов 8-8.5.

А это уже нормальный рабочий день. Стяжание Святого Духа - тяжелый труд. Хочется ему сказать, что не надо это все оставлять, что он не зря старается - вон дух какой - но не нахожу слов. И хочется просто молчать, прислушиваясь к этим токам, которые пронизывают меня и все вокруг - дверь в часовню полуоткрыта.

- Тут нет четкого регламента. Каждый день по-разному. Иногда я чувствую, что надо оставить работу и идти в часовню молиться.

- А как вы можете удостовериться, что именно хочет от вас Господь в данный момент: работать, или молиться, или пригласить гостей, как нас сегодня?

- Мы простые люди. Я простой человек. Не нужно слишком много думать. Просто нужно жить перед Богом. Сегодня мы встретились, и я подумал, что это будет хорошо...

- Вы питаетесь при монастыре?

- Нет. Езжу в город за продуктами, в Рамле или Иерусалим. Раз в две недели, с коляской. Всякий раз, как выберусь в город, надо полдня потом приходить в себя. Дух там другой. А вам не трудно ездить в город?

Муж: - Нет, я привык каждый день.

- Недавно меня дантист, грек, пригласил поехать в Мар-Сабу. Там хорошо, но меня там один как начал уговаривать перейти в православие... Говорит, у Игнатия Брячанинова все написано, почему это необходимо...

Я сочувствую. Меня косметичка одно время звала в иудаизм, а вот в католицизм никто не пытался. Мне бы не понравилось.

- А обратно возвращаюсь, стою на остановке в Иерусалиме - подходит мужик, заговаривает - кто ты да что - и давай объяснять, что надо жениться, семью заводить, ты молодой, мол... Искушения.

Мне хочется спросить его про какие-то классические искушения, какие бывают у отшельников - страхования, например, но я удерживаюсь, да и словарный запас у меня мал.

Начинаю рассказ о себе, о своих трудностях. Тут словарного запаса хватает. О том, что я "ни холодна, ни горяча" и забываю первую любовь свою, и многое другое, все то, что хотела рассказать духовнику.

Зря я тут долго говорила, лучше бы его послушать, а ведь скоро уходить... Иногда теряю нить беседы, вслушиваясь в живую тишину, вливающуюся из раскрытой двери часовни.

Не помню, в связи с чем он сказал: "Молитва - это способ потерять себя".

- ?

- Это место освобождения от нас и наших дел для Бога, как у Марка: кто сохранит свою жизнь в этом мире - тот потеряет ее, а кто потеряет для Меня и Евангелия, тот обретет.

Уже много времени прошло за разговорами. Идем помолиться. Я устраиваюсь на полу напротив открытой дарохранительницы и впитываю в себя, проветриваюсь насквозь этим неземным воздухом, подключаюсь к току энергии, и она пульсирует во мне. И это ощущение обнаженности перед нечеловеческим светом вечности. Неужели я останусь жить вне этого мира? Буду только редким гостем? И не прикоснусь к этой самой главной в мире работе - стяжать Святого Духа, направлять Его могучий поток в человеческий мир?

Хорошо нам здесь быть. Но надо, наверное, иметь совесть и вскорости уйти...

Молимся за ближних и дальних. В конце Гриша просит спеть "Христос Воскресе" по-русски. Он очень это любит.

Мы тоже. И в этих словах - смысл и содержание той молитвы без слов, которой пропитан воздух часовни.

- Вы очень новые православные. Разве у вас поют "Христос Воскресе" вне Пасхи?

Пожимаем плечами... Что они знают о нас? Серафим Саровский встречал этими словами каждого входящего...

- Сейчас я вам соберу салата и разных трав. Муж пытается его остановить: хватит, она не будет есть салат, но я быстро делаю знак - этот салат и траву от отшельника, конечно, буду.

Спускаемся с холма вдоль рядов виноградника. Земля вспаханная лежит полосами, как будто по ней прошлись лошадиным гребнем.

Он нас провожает.

Мне жаль туристов. Если Григорий поставит забор, то, может, они постесняются постучать.

- А туристы, когда заходят, впечатляются?

- Да, они задают вопросы, я отвечаю.