- Пока.

Облетают цветы миндаля. Здесь, на взрыхленной почве виноградника, деревья цветут так густо, как плотные кучевые облака. И пашня совсем лиловая или розовая.

Сегодня я решила быть отважной и рисовать все честно, как вижу, не смягчая - ну и пусть не верят.

Нежная голубизна неба, в нем кружево столбов электропередачи. Волнистое море пашни получилось почти красным, а на берегу - два миндальных деревца, как лиловые облачка, с высвеченными солнцем цветами. Если присмотреться, пейзаж, открывающийся мне - он уже нарисован. Небо - тонкой лиссировкой, а пашня - конечно, мастихином. Где у меня этот цвет...

Звонит телефон. Муж: "Я у сапожника, поговори с ним сама." Ну, и я препираюсь с сапожником.

Если просмотреться - пустой холст - это уже нарисованный пейзаж, только надо добавить кое-что, вот тут слева он явно просит... Где у меня этот тюбик... Нет, не то... Темнее... А тут линия потоньше...

Коряги виноградных лоз пока голые - ведь еще февраль. И тянутся они волнующимися рядами к дальней точке, где земля превращается в небо. Это у нас называется прозаично - перспективой.

На ветру краска застывает почти мгновенно, а если картину нести в руках, холст норовит превратиться в пропеллер. Писала я в тени домика, внутри которого - древняя, еще византийская цистерна - источник, питающий все окрестные сады.

А теперь иду по белой, залитой солнцем дорожке среди виноградников. И прежде, чем свернуть в оливковую рощу, намечаю свой следующий пейзаж.

На крутой холм взбегают ряды виноградных лоз. А грядки на пашне - как будто гребнем широким провели по земле - то есть по краске на холсте. На холме - несколько деревьев и дом отшельника. Я тогда думала, что это остатки старинной крепости.

Сегодня мне надо опять пойти в ульпан. Достаточно я уже прогуливала, пока писала икону. Ту самую, что я должна была передать с паломниками, но не удалось - самолет улетел без нее. В понедельник я сказала учительнице, что прийти не смогу.

- Так и будешь ходить только раз в неделю?

- Да, работы много...

- Жаль, - и печально покачала головой.

Нельзя мне пропускать занятия, а то как я буду с учениками молодыми и не очень в одной упряжке (все они красавцы, все они таланты, многие доценты), если у них мозгов кг по два, а у меня все мозги в радужке глаз и в кончиках пальцев, даже ни одного языка выучить как следует не могу.

Быстро загружаю белье в три стиральных машины (сегодня наша очередь стирать в общинной прачечной), быстро ем, пока стирает, быстро развешиваю, одеваюсь (на всякий случай юбка, хотя сегодня я поеду автобусом - хватит с меня автостопа).

И вот я снова стою перед светофором, подняв руку - ну не успеть мне уже на автобус.

Опять меня берет первая же машина.

- Мне, правда, в Бейт-Шемеш, но я вас довезу до поворота, - говорит по-русски.

Тут всегда разговаривают в машине. Москвичей считают снобами и удивляются, если это не так. Вы тут недавно? Вам нравится? И т.д. Работа, семейное положение. Видя, что мы с мужем не очень встроены в социум, начинает объяснять:

- Тут все совсем не так, как у нас.

- А что не так?

- Ну, вот в России считается, что ябедничать не хорошо? А тут нормально - лучший друг тебя заложит именно потому, что он друг.

- Да, я читала, в Европе тоже... Это они из лучших побуждений, для порядка.

- Да какой у нас тут порядок!

Удивляюсь, что он совсем без акцента по-русски, а уже 14 лет тут.

- Ну как же забудешь свой язык. Это же родной... Но многие забывают или нарочно не хотят говорить по-русски.

- Это как?

- Ну вот продавщица, явно русская, я же вижу. А обращаюсь к ней - не понимает якобы. Демонстративно, а потом слово бросит кому-то по-русски.

- Зачем?

- А к русским тут, как бы вам сказать, такое отношение... В общем многие думают, что все женщины - проститутки, а все мужчины - бандиты.

- Ну да, вот я прошлый раз ехала автостопом...

Рассказала свою историю. Он говорит:

- Если вы мне верите, я вас в Реховот довезу, если доверяете.

- Конечно, верю.

Поворачиваем вправо на моем памятном перекрестке. Вокруг поля, кустарники, вот слева озерцо разлилось по пашне от дождей, блестит на солнце.

- Вам тут нравится?

- Да, а вам?

- Нравится, иначе что бы я тут жил.

Лицо у него интеллигентное, а говорит, что работает крановщиком. Странно.

- Конечно, если вы можете работать дома, не встраиваться в социум, так вам и иврит не нужен. Тогда вам, может, удастся сохранить себя, самоуважение.

- А вот здешние религиозные, дати, мужчины с пейсами, женщины в юбках - так у них тоже есть самоуважение?

- Ой, про них не говорите, такой большой вопрос здесь!

Уже въезжаем в Реховот, и он участливо расспрашивает о работе, зарплате, переживает за нас, бедных, а когда узнает, сколько мы платим за съем... Приходится мне объяснять сначала:

- Мы. Так. Живем. Потому что. Мы так хотим.

У тети есть квартира в другом городе, там и сейчас две комнаты остаются за нами, иногда навещаем. Нам нравится жить в монастыре. Да и природа тоже. И по науке работать мужу нравится, хотя уборщик больше получает. Ну и я рисую. А квартира когда московская сдается - нормально, прожить можно. Мы сами это выбрали. И вообще у меня еще мастерская и в уикенд мы питаемся в общинной трапезной. Так что платим совсем немного. Французская кухня, понимаете.

- Ну да, лягушки.

- Для лягушек тут суховато, хотя ночью в саду около крана для поливки кто-то квакает. Но вообще готовят хорошо. А вы чем занимаетесь в свободное от работы время? Семья, дети?

- Да нет у меня тут никого.

- Хобби? Ну что-то, чтоб отвести душу?

- Какое тут хобби. Я ведь музыкантом был хорошего уровня, а когда сюда ехал, даже инструмент не взял - я знал, что придется работать руками, самому пробиваться, раз нет у меня богатого дяди. Я сделал выбор еще там, в России.

Для меня зазвучала похоронная музыка. Вот, так я и чуяла.

- Ну а тут в свободное время вы тоже можете играть для себя, для друзей?

- Не тот случай. Я был тромбонистом первого уровня, руководил лучшей группой. Я максималист - или все, или ничего.

Ой, как мне его жалко. И хочется помочь. И смотрю я на него, бедолагу, как он на меня 10 минут назад.

- Ну, я купил себе губную гармошку, ставлю запись на магнитофоне и подыгрываю, лежа на диване. Закрою глаза и представляю себе Карнеги-холл. Но это редко бывает.

Тут вроде и сказать нечего, но я пытаюсь:

- Так ведь хочется быть счастливым! Ладно, вы не будете первым, но купить себе нормальный инструмент и просто радоваться, вы ведь любите это?

- Да вы так за меня не переживайте. Тут в Израиле есть чем заняться в свободное время. Я вот походы люблю.

- И мы тоже. С ночевкой?

- Нет, так погулять. Вот и около вашего монастыря был, хотел зайти в музей мозаики посмотреть, да кошелек в машине оставил.

Даю ему визитку. Если вы на воротах скажете, что идете к нам - пустят бесплатно. Приходите в гости. Но если в музей пойдете - все равно лучше денежку положить в чашечку.

Мы уже на главной улице, подстриженные баньяны, цветочные магазины. Мне ского выходить. Делаю еще попытку и говорю медленно и мирно:

- Да вы не переживайте. Хорошо, что у нас разные мнения. Что до меня, то я, не буду ни первой, ни второй в моей профессии, но мне это нравится. И более того, я еще имею наглость петь в церкви и пописывать тексты. А кому от этого плохо? Я же никому не мешаю.

- А у вас там хор? - он оживляется.

- Регент - запевала. И все поют - нас там немного.

- Ой, тут мне выходить.

- Вам же в Институт Вайцмана? Он дальше.

- Мне еще к сапожнику. Кажется, это тут. Приезжайте к нам в гости. Я вам картины покажу. Как вас зовут?

Мы наконец знакомимся. Он говорит:

- Вот так ездишь, мотаешься всюду, а иногда встречаешь эивую душу, как вас.

- Спасибо, счастливо, приезжайте.