Тревожный обломок старинных потемок, Дитя позабытых народом царей, С мерцанием взора на зыби Босфора Следит беззаботный полет кораблей. Прекрасны и грубы влекущие губы Н странно-красивый изогнутый нос, Но взоры унылы, как холод могилы, И страшен разбросанный сумрак волос. У ног ее рыцарь надменный, как птица, Как серый орел пиренейских снегов, Он отдал сраженья за стон наслажденья, За женский, доступный для многих аликов. Напрасно гремели о нем менестрели, Его отличали в боях короли. Он смотрит, безмолвный, как знойные волны, Дрожа, увлекают его корабли. И долго он будет ласкать эти груди И взором ловить ускользающий взгляд. А утром, спокойный, красивый и стройный, Он выпьет коварно предложенный яд. И снова в апреле заплачут свирели, Среди облаков закричат журавли, И в сад кипарисов от западных мысов За сладким позором придут корабли. Н снова царица замрет, как блудница, Дразнящее тело свое обнажив. Лишь будет печальней, дрожа в своей спальне, В душе ее мертвый останется жив. Так сердце Комнены не знает измены, Но знает безумную жажду игры И темные муки томительной скуки, Сковавшей забытые смертью миры. Раскроется серебряная книга, Пылающая магия полудней, И станет храмом брошенная рига, Где, нищий, я дремал во мраке будней. Священных схим озлобленный расстрига, Я принял мир и горестный и трудный, Но тяжкая на грудь легла верига, Я вижу свет… то день подходит судный. Не смирну, не бдолах, не кость слоновью, Я приношу зовущему пророку Багряный ток из виноградин сердца, И он во мне поймет единоверца, Залитого, как он, во славу року Блаженно-расточаемою кровью. Нежданно пал на наши рощи иней... Нежданно пал на наши рощи иней, Он не сходил так много, много дней, И полз туман, и делались тесней От сорных трав просветы пальм и писчий. Гортани жег пахучий яд глициний, И стыла кровь, и взор глядел тускней, Когда у стен раздался храп коней, Блеснула сталь, пронесся крик Эриний. Звериный плащ полуспустив с плеча, Запасы стрел не расточа, Как груды скал задумчивы и буры, Они пришли, губители богов, Соперники летучих облаков, Неистовые воины Ассуры. Вы пленены игрой цветов и линий...
Вы пленены игрой цветов и линий, У вас в душе и радость, и тоска, Когда весной торжественной и синей Так четко в небе стынут облака. И рады вы, когда ударом кисти Вам удается их сплести в одно, Еще светлей, нежней и золотистей Перенести на ваше полотно. И грустно вам, что мир неисчерпаем, Что до конца нельзя его пройти, Что из того, что было прежде раем, Теперь идут все новые пути. Но рок творцов не требует участья, Им незнакома горечь слова — «таль», И если все слепительнее счастье, Пусть будет все томительней печаль. Когда вы будете большою, А я негодным стариком, Тогда, согбенный над клюкою, Я вновь увижу ваш альбом, Который рифмами всех вкусов, Автографами всех имен — Ремизов, Бальмонт, Блок и Брюсов — Давно уж будет освящен. О, счастлив буду я напомнить Вам время давнее, когда Стихами я помог наполнить Картон, нетронутый тогда. А вы, вы скажете мне бойко: «Я в детстве помню только Бойку». … И взор наклоняя к равнинам, Он лгать не хотел предо мной. — Сеньоры, с одним дворянином Имели мы спор небольшой… Целый вечер в саду рокотал соловей, И скамейка в далекой аллее ждала, И томила весна… Но она не пришла, Не хотела, иль просто пугалась ветвей. Оттого ли, что было томиться невмочь, Оттого ли, что издали плакал рояль, Было жаль соловья, и аллею, и ночь, И кого-то еще было тягостно жаль. Не себя — я умею забыться, грустя. Не ее — если хочет, пусть будет такой. — Но за что этот день, как больное дитя, Умирал, не отмеченный божьей рукой? Молюсь звезде моих побед... Молюсь звезде моих побед, Алмазу древнего востока, Широкой степи, где мой бред — Езда всегда навстречу рока. Как неожидан блеск ручья У зеленеющих платанов! Звенит душа, звенит струя — Мир снова царство великанов. И все же темная тоска Нежданно в поле мне явилась, От встречи той прошли века И ничего не изменилось. Кривой клюкой взметая пыль, Ах, верно направляясь к раю, Ребенок мне шепнул: «Не ты ль?» А я ему в ответ; «Не знаю. Верь!» —И его коснулся губ Атласных… Боже! Здесь, на небе ль? Едва ли был я слишком груб, Ведь он был прям, как нежный стебель. Он руку оттолкнул мою И отвечал: «Не узнаю!» |
