СТИХОТВОРЕНИЯ НЕ ВКЛЮЧЕННЫЕ В ПОСЛЕДНИЕ ПРИЖИЗНЕННЫЕ ИЗДАНИЯ СБОРНИКОВ Брат мой, я вижу глаза твои тусклые, Вместо доспехов меха леопарда С негой обвили могучие мускулы, Чувствую запах не крови, а нарда. Сладкими винами кубок твой полнится, Тщетно вождя ожидают в отряде, И завивает, как деве, невольница Черных кудрей твоих длинные пряди. Ты отдыхаешь под светлыми кущами, Сердце безгневно и взор твой лилеен, В час, когда дебри покрыты бегущими, Поле — телами убитых ахеян. Каждое утро страдания новые… Вот, я раскрыл пред тобою одежды, Видишь, как кровь убегает багровая, Это не кровь, это наши надежды. Брось, Одиссей, эти стоны притворные, Красная кровь вас с землей не разлучит, А у меня она страшная, черная, В сердце скопилась и давит и мучит. Нас было пять... мы были капитаны... Нас было пять… мы были капитаны, Водители безумных кораблей, И мы переплывали океаны, Позор для Бога, ужас для людей. Далекие загадочные страны Нас не пленяли чарою своей, Нам нравились зияющие раны, И зарева, и жалкий треск снастей. Наш взор являл туманное ненастье, Что можно видеть, но понять нельзя, И после смерти каши привиденья Поднялись, как подводные каменья, Как прежде черной гибелью грозя Искателям неведомого счастья. Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны... Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны, Где безумье и ужас от века застыли на всем, Где гора в отдаленьи казалась взъерошенным псом, Где клокочущей черною медью дышали вулканы. Но на небе внезапно качнулась широкая тень, И кометы, что мчались, как волки свирепы и грубы, И сшибались друг с другом, оскалив железные зубы, Закружились, встревоженным воем приветствуя день. И в терновом венке, под которым сочилася кровь, Вышла тонкая девушка, нежная в синем сияньи, И серебряным плугом упорную взрезала новь, Сочетанья планет ей назначили имя: Страданье. Я спал, и смыла пена белая Меня с родного корабля, И в черных водах, помертвелая, Открылась мне моя земля. Она полна конями быстрыми И красным золотом пещер, Но ночью вспыхивают искрами Глаза блуждающих пантер. Там травы славятся узорами И реки словно зеркала, Но рощи полны мандрагорами, Цветами ужаса и зла. На синевато-белом мраморе Я высоко воздвиг маяк, Чтоб пробегающие на море Далеко видели мой стяг. Я предлагал им перья страуса, Плоды, коралловую нить, Но ни один стремленья паруса Не захотел остановить. Все чтили древнего оракула И приговор его суда О том, чтоб вечно сердце плакало У всех заброшенных сюда. И надо мною одиночество Возносит огненную плеть За то, что древнее пророчество Мне суждено преодолеть. Давно вода в мехах иссякла, Но, как собака, не умру: Я в память дивного Геракла Сперва отдам себя костру. И пусть, пылая, жалят сучья, Грозит чернеющий Эреб, Какое странное созвучье У двух враждующих судеб! Он был героем, я — бродягой, Он — полубог, я — полузверь, Но с одинаковой отвагой Стучим мы в замкнутую дверь. Пред смертью все, Терсит и Гектор, Равно ничтожны и славны, Я также выпью сладкий нектар В полях лазоревой страны. Адам, униженный Адам, Твой бледен лик и взор твой бешен, Скорбишь ли ты по тем плодам, Что ты срывал, еще безгрешен? Скорбишь ли ты о той поре, Когда, еще ребенок-дева, В душистый полдень на горе Перед тобой плясала Ева? Теперь ты знаешь тяжкий труд И дуновенье смерти грозной, Ты знаешь бешенство минут, Припоминая слово — «поздно». И боль жестокую, и стыд, Неутолимый и бесстрастный, Который медленно томит, Который мучит сладострастно. Ты был в раю, но ты был царь, И честв была тебе порукой, За счастье, вспыхнувшее встарь, Надменный втрое платит мукой. За то, что не был ты как труп, Горел, искал и был обманут, В высоком небе хоры труб Тебе греметь не перестанут. В суровой доле будь упрям, Будь хмурым, бледным и согбенным, Но не скорби по тем плодам, Неискупленным и презренным. |
