СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ НИ В ОДИН ИЗ ПРИЖИЗНЕННЫХ СБОРНИКОВ Я в лес бежал из городов... Я в лес бежал из городов, В пустыню от людей бежал… Теперь молиться я готов, Рыдать как прежде не рыдал. Вот я один с самим собой… Пора, пора мне отдохнуть: Свет беспощадный, свет слепой Мой выел мозг, мне выжег грудь. Я грешник страшный, я злодей: Мне Бог бороться силы дал, Любил я правду и людей; Но растоптал я идеал… Я мог бороться, но как раб, Позорно струсив, отступил И, говоря: «увы, я слаб!» Свои стремленья задавил… Я грешник страшный, я злодей… Прости, Господь, прости меня, Душе измученной моей Прости, раскаянье ценя!.. Есть люди с пламенной душой, Есть люди с жаждою добра, Ты им вручи свой стяг святой, Их манит и влечет борьба. Меня ж прости!..» О, Франция, ты призрак сна, Ты только образ, вечно милый, Ты только слабая жена Народов грубости и силы. Твоя разряженная рать, Твои мечи, твои знамена, Они не в силах отражать Тебе враждебные племена. Когда примчалася война С железной тучей иноземцев, То ты была покорена И ты была в плену у немцев. И раньше… вспомни страдный год, Когда слабел твой гордый идол, Его испуганный народ Врагу властительному выдал. Заслыша тяжких ратей гром, Ты трепетала, словно птица, — И вот, на берегу глухом Стоит великая гробница. А твой веселый звонкий рог, Победный рог завоеваний, Теперь он беден и убог, Он только яд твоих мечтаний. И ты стоишь, обнажена, На золотом роскошном троне, Но красота твоя, жена, Тебе спасительнее брони. Где пел Гюго, где жил Вольтер, Страдал Бодлер, богов товарищ, Там не посмеет изувер Плясать на зареве пожарищ. И если близок час войны, И ты осуждена паденью, То вечно будут наши сны С твоей блуждающею тенью. И нет, не нам, твоим жрецам, Разбить в куски скрижаль закона И бросить пламя в Notre-Dame, Разрушить стены Пантеона. Твоя война — для нас война, Покинь же сумрачные станы — Чтоб песней звонкой, как струна, Целить запекшиеся раны. Что значит в битве алость губ? Ты только сказка, отойди же. Лишь через наш холодный труп Пройдут враги, чтоб быть в Париже. Все чисто для чистого взора...
Все чисто для чистого взора, И царский венец, и суму, Суму нищеты и позора, Я все беспечально возьму. Пойду я в далекие рощи, В забытый хозяином сад, Где б ельник корявый и тощий Внезапно обрадовал взгляд. Там брошу лохмотья и лягу И буду во сне королем, А люди увидят бродягу С бескровным, землистым лицом. Я знаю, что я зачарован Заклятьем венца и сумы, И, если б я был коронован, Мне снились бы своды тюрьмы. Да! Мир хорош, как старец у порога... Да! Мир хорош, как старец у порога, Что путника ведет во имя Бога В заране предназначенный покой, А вечером, простой и благодушный, Приказывает дочери послушной Войти к нему и стать его женой. Но кто же я, отступник богомольный, Обретший все и вечно недовольный, Сдружившийся с луной и тишиной? Мне это счастье — только указанье, Что мне не лжет мое воспоминанье, И пил я воду родины иной. Какою музыкой мой слух взволнован... Какою музыкой мой слух взволнован? Чьим странным обликом я зачарован? Душа прохладная, теперь опять Ты мне позволила желать и ждать. Душа просторная, как утром даль, Ты убаюкала мою печаль. Ее, любившую дорогу в храм, Сложу молитвенно к твоим ногам. Все, все, что искрилось в моей судьбе, Все, все пропетое, тебе, тебе! Вечерний, медленный паук... Вечерний, медленный паук В траве сплетает паутину, — Надежды знак. Но, милый друг, Я взора на него не кину. Всю обольстительность надежд, Не жизнь, а только сон о жизни, Я оставляю для невежд, Для сонных евнухов и слизней. Мое «сегодня» на мечту Не променяю я и знаю, Что муки ада предпочту Лишь обещаемому раю, — Чтоб в час, когда могильный мрак Вольется в сомкнутые вежды, Не засмеялся мне червяк, Паучьи высосав надежды. Нет тебя тревожней и капризней... Нет тебя тревожней и капризней, Но тебе я предался давно Оттого, что много, много жизней Ты умеешь волей слить в одно. И сегодня… Небо было серо, День прошел в томительном бреду, За окном, на мокром дерне сквера, Дети не играли в чехарду. Ты смотрела старые гравюры, Подпирая голову рукой, И смешно-нелепые фигуры Проходили скучной чередой. — «Посмотри, мой милый, видишь — птица, Вот и всадник, конь его так быстр, Но как странно хмурится и злится Этот сановитый бургомистр!» А потом читала мне про принца, Был он нежен, набожен и чист, И рукав мой кончиком мизинца Трогала, повертывая лист. Но когда дневные смолкли звуки И взошла над городом луна, Ты внезапно заломила руки, Стала так мучительно бледна. Пред тобой смущенно и несмело Я молчал, мечтая об одном: Чтобы скрипка ласковая пела И тебе о рае золотом. |
