Неизгладимы, нет, в моей судьбе Твой детский рот и смелый взор девический Вот почему, мечтая о тебе, Я говорю и думаю ритмически. Я чувствую огромные моря, Колеблемые лунным притяжением, И сонмы звезд, что движутся, горя, От века предназначенным движением. О если б ты всегда была со мной, Улыбчиво-благая, настоящая, На звезды я бы мог ступить пятой И солнце б целовал в уста горящие. Временами, не справясь с тоскою И не в силах смотреть и дышать, Я, глаза закрывая рукою, О тебе начинаю мечтать. — Не о девушке тонкой и томной, Как тебя увидали бы все, А о девочке милой и скромной, Наклоненной над книжкой Мюссэ. День, когда ты узнала впервые, Что есть Индия, чудо чудес, Что есть тигры и пальмы святые — Для меня этот день не исчез. Иногда ты смотрела на море, А над морем вставала гроза, И совсем настоящее горе Застилало слезами глаза. Почему по прибрежьям безмолвным Не взноситься дворцам золотым, Почему по светящимся волнам Не приходит к тебе серафим? И я знаю, что в детской постели Не спалось вечерами тебе, Сердце билось; и взоры блестели, О большой ты мечтала судьбе. Утонув с головой в одеяле, Ты хотела быть солнца светлей, Чтобы люди тебя называли Счастьем, лучшей надеждой своей. Этот мир не слукавил с тобою, Ты внезапно прорезала тьму, Ты явилась слепящей звездою, Хоть не всем, только мне одному. Но теперь ты не та, ты забыла Все, чем в детстве ты думала стать. Где надежды? Весь мир, как могила… Счастье где? я не в силах дышать… И, таинственный твой собеседник, Вот, я душу мою отдаю За твой маленький детский передник, За разбитую куклу твою. На путях зеленых и земных Горько счастлив темной я судьбою. А стихи? Ведь ты мне шепчешь их, Тайно наклоняясь надо мною. Ты была безумием моим, Или дивной мудростью моею, Так когда-то грозный серафим Говорил тоскующему змею: «Тьмы тысячелетий протекут, И ты будешь биться в клетке тесной, Прежде чем настанет Страшный Суд, Сын придет и Дух придет Небесный. «Это выше нас, и лишь когда Протекут назначенные сроки, Утренняя, грешная звезда, Ты придешь к нам, брат печальноокий. «Нежный брат мой, вновь крылатый брат, Бывший то властителем, то нищим, За стенами рая новый сад, Лучший сад с тобою мы отыщем. «Там, где плещет сладкая вода, Вновь соединим мы наши руки, Утренняя, милая звезда, Мы не вспомним о былой разлуке». Вот девушка с газельими глазами Выходит замуж за американца — Зачем Колумб Америку открыл? Всю ночь говорил я с ночью, Когда ж наконец я лег, Уж хоры гремели птичьи, Уж был золотым восток. Проснулся, когда был вечер, Вставал над рекой туман, Дул теплый томящий ветер Из юго-восточных стран. И стало мне вдруг так больно, Так жалко мне стало дня, Своею дорогой вольной Прошедшего без меня. Куда мне теперь из дома? Я сяду перед окном И буду грустить и думать О радости, певшей днем. Мне отраднее всего Видеть взор твой светлый, Мне приятнее всего Говорить с тобою. И однако мы должны Кончить наши встречи, Чтоб не ведали о них Глупые соседи. Не о доброй славе я О своей забочусь, А без доброй славы ты Милой не захочешь. Восток и нежный и блестящий В себе открыла Гончарова, Величье жизни настоящей У Ларионова сурово. В себе открыла Гончарова Павлиньих красок бред и пенье, М Ларионова сурово Железного огня круженье. Павлиньих красок бред и пенье От Индии до Византии, Железного огня круженье — Вой покоряемой стихии. От Индии до Византии Кто дремлет, если не Россия? Вой покоряемой стихии — Не обновленная ль стихия? Кто дремлет, если не Россия? Кто видит сон Христа и Будды? Не обновленная ль стихия — Снопы лучей и камней груды? Кто видит сон Христа и Будды, Тот стал на сказочные тропы. Снопы лучей и камней груды — О, как хохочут рудокопы! Тот встал на сказочные тропы В персидских, милых миниатюрах. О, как хохочут рудокопы Везде, в полях и шахтах хмурых. В персидских, милых миниатюрах Величье жизни настоящей. Везде, в полях и шахтах хмурых Восток и нежный, и блестящий. |
