— Дядя Вася, вы не уходите. Я вас, ну, вот нисколечко не боюсь.

— Как хошь, — согласился Бурков и пошёл разжигать костёр.

За ужином Нина спросила:

— А почему вы домой не едете? Он у вас есть?

— Дом-то? Есть, а то как же, — ответил Бурков.

— А почему не едете? — переспросила Нина.

— Братка будет казаться, — тихо произнёс Бурков.

— Как казаться? — не поняла Нина.

— А приходить будет, — ответил Бурков. — Убивал-то, он всё кричал: братка, прости, братка, прости!

— А зачем вы его убивали? — задала глупый вопрос Нина.

— Затмение нашло, — просто ответил Бурков и снова, словно не ей, а кому-то другому, мягко улыбнулся.

«Он, наверное, ненормальный или… как это таких называют… да, юродивый», — заметив эту улыбку, подумала Нина. Так как Нина считала себя способной не только в геологии, но и в психологии, она решила более глубоко узнать Буркова.

— Ну, хорошо, — согласилась она с тем, что у него было затмение, — а что дальше?

— Что дальше? — не понял Бурков.

— Ну, жить как дальше думаете? — пояснила Нина.

Бурков, пожав плечами, ответил:

— А кто ж его знает! Как получится.

— Ну, зачем-то же вы живёте, — решила уточнить свой вопрос Нина.

— А-а, вот ты о чём! — понял Бурков. — А низачем. Живу — и ладно.

— Как трава, что ли? — уколола Нина.

— Ну, уж это кому что дадено, — не обиделся Бурков.

«Не дадено, а дано, — хотела поправить его Нина, но раздумала: «Толку-то! Всё равно ничего не поймёт. Неграмотный — он и есть неграмотный». Не отказавшись от желания более глубоко познать Буркова, она решила это сделать, поставив его в придуманные ей обстоятельства. «Посмотрим, как он отреагирует на них», — подумала она.

— Дядя Вася, а вот представьте, — начала Нина, — человек на ваших глазах тонет. Что вы будете делать: броситесь его спасать и, совсем не исключается, сами с ним утонете, или будете стоять на берегу и ничего не делать? — И решив помочь Буркову дать правильный ответ, добавила: — Конечно же, дядя Вася, вы броситесь за ним?

— А кто ж его знает. Это как получится, — ответил Бурков.

«Вот и поговори с ним!» — рассердилась Нина.

Ночью с Бурковым и Ниной случилась беда. Прорвало протоку, отделяющую их от основного берега. Нина, схватив рюкзак, выскочила из палатки, а Бурков уже бежал от костра с топором в руках. В протоке, похожей раньше на заросший осокой деревенский пруд с журчащим посредине ручейком, всё гудело. Пенные потоки воды, сметая всё на пути, неслись с бешеной скоростью, коряги и смытые с берега деревья переворачивало, как игрушки, гудело так, что закладывало уши. Бурков бросился подрубать лиственницу, стоящую у края протоки. Она была толстой и плохо ему поддавалась. «А ведь так и утонуть можно», — испугалась Нина. Она понимала: не выберись они на другой берег протоки, их обязательно затопит и снесёт в реку. Наконец, лиственница, скрипя и надламываясь снизу, упала вершиной на другой берег протоки. Бурков вскочил на неё и протянул Нине руку. Оказавшись на лиственнице, Нина сделала то, что нельзя делать: она посмотрела вниз. От бешеного потока под ногами у неё закружилась голова, и, не успев подать Буркову руку, она упала в воду. Что было с ней потом, она плохо помнила. Видела только, как Бурков бросился за ней, потом он ей, кажется, кричал: «Держись за меня!» И уже на другом краю протоки — это она хорошо запомнила — Бурков вытолкнул её на берег, а сам с головой ушёл в воду. На берегу, придя в себя, Нина бросилась бежать в ту сторону, куда унесло Буркова. Она что-то кричала, запутавшись ногами в кустарнике, падала, а когда решила, что Бурков утонул, села на землю и, уткнувшись лицом в колени, громко заплакала.

— Да жив я, жив! — услышала она за спиной голос.

Над ней стоял Бурков, с него ручьём бежала вода, он весь был в песке и глине.

— Бурков! Дядя Бурков! Милый! — бросилась к нему Нина и, прижавшись к его груди, заплакала ещё громче.

— Ай, опять забыла, как звать? — смеялся в ответ Бурков.

Вскоре он разжёг костёр и стал вокруг него для просушки одежды вбивать колья. Оказалось, несмотря ни на что, в воде он не бросил ни топор свой, ни рюкзак. Когда колья были вбиты, он приказал:

— Разболокайсь!

«Раздеваться что ли?» — не поняла Нина.

— Быстро! Скидавай всё! — объяснил ей Бурков и стал стягивать с неё прилипшую к телу мокрую штормовку. Через минуту Нина была уже в одном купальнике и не знала, куда себя от Буркова спрятать.

— Дура! — закричал, заметив это, Бурков и силой посадил её рядом с костром на сухую валежину, достал из рюкзака не успевшую промокнуть оленью шкуру и укутал в неё её грудь и плечи. Потом он вынул из рюкзака фляжку со спиртом и заставил Нину выпить. От спирта её чуть не стошнило, но уже скоро она почувствовала, как по всему телу, от головы до самых ног, побежало тепло. А Бурков уже развешивал по кольям её одежду и кипятил в кружке чай. От крепкого чая у Нины закружилась голова и, как показалось, даже потянуло в сон. Потом Бурков уложил её животом на шкуру и стал растирать спину спиртом. От спирта спина горела, а руки Буркова казались холодными и грубыми. «Ах, зачем это?!» — не понимала Нина. У неё никак не укладывалось в голове: как это она, почти голая, позволяет какому-то мужику мять ей спину.

В сухой одежде, в оленьей шкуре, Нина скоро уснула, а когда проснулась, на небе светило солнце, а в лесу пели птицы. «Хорошо-то как!» — подумала она и вылезла из-под шкуры. Бурков сидел у костра и пил чай.

— Дядя Вася, дайте и мне чаю, — попросила Нина.

— А, проснулась, — улыбнулся ей Бурков и налил чаю.

После чая Нину затошнило, и у неё закружилась голова. «Что это со мной?» — не поняла она.

— Ну, что, горишь? — спросил её Бурков. Оказывается, всю ночь она металась в жару и даже бредила. Да и сейчас она вся горела, а в голове гудело, как в железной бочке на ветру. Вскоре она потеряла сознание.

Пришла Нина в себя в вертолёте. Завернутая всё в ту же оленью шкуру, она лежала у пилотской кабины, рядом находился озабоченный чем-то начальник отряда Мартынов. Напротив их сидел Бурков, он смотрел в иллюминатор, по лицу его блуждала мягкая, как у ребёнка, улыбка. «Ах, какой он милый!» — подумала о нём Нина. Теперь, с этой улыбкой, он уже не казался ей, как раньше, юродивым, наоборот, казалось ей, эта улыбка его красила, придавала ему вид доброго и очень отзывчивого человека. «А ведь он мог и не броситься за мной в воду, — думала о нём Нина. — Утонула, да и утонула. Подумаешь, — рассмеялась она, — одной студенткой бы меньше стало».

— Какой студенткой? — не понял её Мартынов.

«Ах, это я в бреду! — поняла Нина, а увидев Буркова, решила: — Прилетим, я ему букет хороших цветов подарю».

После дождя со снегом тайга отяжелела и, хотя дул ветер, была неподвижной и хранила молчание. Лишь с тополей, окружающих палатку, при каждом порыве ветра с шумом падали хлопья мокрого снега, да чозении, уже свободные от него, с треском сбрасывали с себя сухие ветки. В палатке было сыро и холодно, при ударе ветра она вздрагивала, как от испуга, по полу ходили сквозняки, коптил примус. В спальнике, укрывшись с головой, лежал больной Розин, у входа в палатку сидела Анна и пыталась разжечь примус. Розин просил то воды, то аспирина, а примус не разгорался.

— Да пропади всё пропадом! — тихо выругалась Анна и вышла из палатки.

С Розиным они вертолётом были заброшены в верховье Зырянки и теперь, обследуя береговые обнажения, сплавлялись по ней на резиновой лодке. Работали они в геологическом институте, он, с учёной степенью доктора наук и в профессорском звании, заведовал лабораторией, она, без степени, ходила у него в младших научных сотрудниках. По полученным на Зырянке материалам Розин обещал помочь ей в подготовке и защите кандидатской диссертации. Нужна ли ей диссертация, Анна не очень представляла. До института она работала в съёмочной партии. С практическим складом ума и физически крепкая, она была там на своём месте. В последнее время работала начальником отряда и находилась не на плохом счету у начальства. Два года назад вышла замуж за геолога, которого вскоре перевели в Магадан в управление. Анна, за неимением другого места, устроилась лаборанткой в институте, а геолог скоро спился и умер от инфаркта. Она решила вернуться в свою съёмочную партию, но помешал случай. В один из обеденных перерывов в коридоре к ней подошёл Розин. Видимо, оттого, что он был маленького роста, а костюм в талию подчёркивал худое сложение, ботинки на толстой подошве казались ему большими. Сделав ими выразительный реверанс в сторону Анны, он сказал: