Карго почувствовал оцепенение во всем теле. Таких ощущений охотник еще не испытывал. Сжавшись, он превратился в один упругий сгусток костей и мышц. Тело вдруг стало необычайно легким. Карго впервые оказался в невесомости. К концу полета он едва был в сознании, но готов был тысячу раз пережить все снова и снова ради того, чтобы вернуть ее.
Никогда он еще не видел такой светлой и гладкой пещеры. Его вели через ярко освещенный коридор двухметровой ширины по рифленой металлической дорожке, подталкивая сзади продолговатыми предметами. Озираясь по сторонам, Карго невольно замедлял шаг, ожидая очередного толчка, однако сопровождающие, то ли от безразличия, то ли проникнувшись его любопытством, с усмешкой лениво наблюдали за дикарем, пока тот топтался на месте, глазея на лампы и потолок, и лишь, когда пауза затягивалась, окрикивали в полголоса, показывая жестами на плавно уходящий вправо до неприличия ровный коридор.
Вскоре начались ответветвления в обе стороны, из которых то и дело выходили гладкошкурые в разноцветных комбинезонах, однако, завидев обросшее дурно пахнущее существо, шарахались от него в сторону, стараясь прижаться к стене, пока процессия не пройдет мимо. Карго поежился и больше не останавливался, уткнувшись взглядом в стриженый затылок впереди идущего конвоира.
Понемногу приходя в себя после изнурительного полета, он поневоле стал сравнивать свою пещеру с этим сказочным великолепием, и сравнение это принесло смятение, сменившееся бессильной обидой и жалостью к самому себе и соплеменникам. Если они живут, как боги, то кто же они? И кто такие мы? — не давала покоя упрямая мысль.
Карго не мог не заметить, что относились к нему совсем не как к пленному врагу. На лицах гладкошкурых он видел презрение, удивление, интерес, но не ненависть. Руки были свободны, и он мог легко скрыться от своих конвоиров, предварительно их, как минимум, покалечив, однако эта идея сейчас казалась преждевременной.
Вскоре они остановились возле полупрозрачного помещения с несколькими мелкими отверстиями на потолке и стенах. После непонятных фраз, один из сопровождавших потянулся к одежде Карго, но тут же оказался на полу, корчась от боли. Остальные, видно, не ожидая от него такой прыти, не сразу сообразили, что к чему, но потом сбили охотника с ног и несколько раз основательно приложились ботинками к его ребрам.
Пока Карго приходил в себя, с него сорвали вонючее, свернувшееся клочками шерсти, грязное одеяние и заперли в комнате. Ударившие по телу струи холодной воды моментально вернули Карго ясность мысли, и он, отскочив, попытался прижаться к стене, но вода била изо всех отверстий, не оставляя ему не единого шанса. Хотят утопить! — кольнула гнусная мысль. Однако вода стала теплее, а затем и вовсе пошел пар.
Через десять минут поток прекратился, и из стен хлынул горячий сухой воздух. Дверь открылась, выпуская взлохмаченного пленника на свободу. Ему бросили комбинезон и ботинки. Новая непривычная одежда сидела как влитая, и Карго отметил, что она гораздо удобнее шкуры, хотя чувствовал он себя в ней как-то сиротливо.
Новые запахи, ощущения и краски на мгновение унесли его куда-то в далекие детские сны, в которых он грезил тем, чего никогда не видел наяву. Иногда в пещеру в сильные морозы приходили старцы, живущие отшельниками в ущельях, которые рассказывали им, несмышленым детям, о том времени, когда были синие моря и зеленые леса, большие города и разные умные механизмы. На Земле было тепло, и кругом сверкали разноцветные огни, а дети ходили в легкой цветной одежде, и им не нужно было драться за кусок вяленого мяса и за место у костра. Все это казалось светлой сказкой, никогда не существовавшей жизнью каких-то других людей, в другом мире. И вот сейчас, рассказы старика обжигающим ветром вновь пронеслись в памяти, вернув на миг к жизни щемящее чувство, заставлявшее сердце биться чаще. На время охотник даже забыл, зачем он здесь, однако через секунду снова сжался так, что заныли мышцы.
Ведь по сути ничего не изменилось. Он — чужак в чужом мире, где лучшим для него исходом будет смерть в бою. Всю жизнь Карго дрался, убивал, голодал, выживал и готов был в один миг вскочить и вонзить нож в горло врага, потревожившего его сон. Сейчас он проклинал себя за минутную слабость, внезапно вырвавшуюся на свободу, словно совершил роковую ошибку, однако из глубины сознания пока еще нерешительно, но, набирая силу, снова звучал голос тоски, которая уже давно упорно терзала его разум сомнением в том, действительно ли его племени уготовано рождаться и умирать в вечной мерзлоте. И на самом ли деле они такие разные с этими гладкошкурыми.
Убедившись, что бить его больше не собираются, Карго выпрямился и почувствовал, как ноги свело судорогой. В соседней комнате его ждал щуплый человек с какими-то блестящими предметами на поясе. На этот раз конвоиры повели себя более предусмотрительно и сначала продемонстрировали, что они хотят. Когда Карго, наконец, понял, что ему хотят состричь волосы, он решил, что это наименьшее зло, которое могло подстерегать охотника с Земли в этой пещере, и не сопротивлялся, хотя там, откуда он родом, без волос будет прохладно. Только вот вернется ли он?
В какой-то момент Карго поймал себя на мысли, что никогда теперь не станет прежним диким охотником, слишком много уже успел увидеть и понять, чтобы безропотно снова спуститься под землю и обдирать шкуры с тронгов. В этом ярком, хотя и небезопасном, мире он окончательно растерял уверенность в целостности уклада своей жизни и интуитивно ощущал, что стоит на пороге чего-то очень важного, нужно лишь сделать шаг. Он не переставал в это верить и тогда, когда его затолкнули в стерильно белую комнату с кроватью посередине и закрыли дверь снаружи. Стены и пол на ощупь были мягкими, он готов был поспорить, что и потолок тоже. Подергал дверь — заперто.
На кровати лежали широкие ремни с застежками, глядя на которые, Карго сделал усилие, чтобы подавить догадку, и все его недавние рассуждения о важности происходящих в его душе перемен вдруг показались такими бессмысленными на фоне этой пугающей белизны, что он стал инстинктивно пятиться в угол подальше от этих дьявольских приспособлений, пока не почувствовал сладковатый вкус на языке и не потерял сознание.
* * *
Ирония настоящего заключается в том, что лишь оно одно существует в реальности, в отличие от прошлого и будущего, которые есть продукт нашего воображения — одно живет в воспоминаниях, а другое — в мечтах. Упрямая правда в том, что этот порядок соотношений неподвластен человеку. Как же сложилась бы жизнь каждого, если хотя бы на время все поменялось местами? Сколько можно было бы исправить ошибок! Или… наделать новых.
Потребность изменить свою судьбу зрела в сознании Гудвера с того момента, когда он начал понимать, что миру совершенно наплевать, кто он и что он думает о себе и об окружающих. Зрела, но так и не обрела видимые очертания. А может и не нужно ничего менять, может нужно наблюдать и вовремя «закрывать глаза» и «умывать» руки. Да и что такое судьба? Пожалуй, найдется немало тех, кто в нее верит, и столько же с ними несогласных.
В данный момент, лежа на кровати, Сит вообще с трудом понимал, где находился и что он здесь делал. Его рассеянный взгляд был устремлен к еле заметной точке на потолке, время от времени передвигавшейся то в одну, то в другую сторону. Потом насекомое, словно, решившись на смелый поступок, быстро заскользило на невидимой паутине вниз, едва не достигнув его лица, на котором не дрогнул ни один мускул. Повисев несколько секунд, раскачиваясь из стороны в сторону, паук, видимо, ощутив чужое дыхание, стремительно бросился назад к потолку и в один миг слился с ним, замерев темной точкой, растворившись среди множества таких же.
С прибытия на Тиберон прошло уже несколько дней, а подходящей работы Сит найти так и не смог. С каждым разом, когда ему с заученным сочувствием отказывали, отчаяние вспыхивало с новой силой, но тут же затухало, постепенно притупляясь, пока не превратилось в гнетущее безразличие, а затем и вовсе в нежелание что-то менять. Он уже сомневался, что все эти бессмысленные события происходят с ним, а не с кем-нибудь другим. Изнуренный разум наотрез отказывался превращать потоки ощущений и переживаний в отдельные мысли, пребывая в каком-то гипнотическом состоянии. Время от времени мозг отключался, и Сит погружался в нездоровое рваное полузабытье, уносившее его в серую бесцветную мглу, которая то рассеивалась, то обступала вновь, обволакивала, сгущалась, делая звуки ватными, а сознание мягким и податливым.
