Голубев уговорил приезжую звезду продолжить общение в музее. Было уже темно, когда они добрались до института, где долго прощались с женской частью делегации и жали руку водителю.

По дороге в музей Киреев зачем-то рассказал Слепцову историю о Джибраеве, которого однажды по дороге на экзамен полиция загребла в "обезьянник", приняв за пьяного.

- Прямо на дороге и забрали. А в отделении ещё и евреем обозвали, когда прочитали в паспорте имя и отчество. Фрейдун Юханович обещал им страшные кары и обложил на четырёх языках, включая древнеассирийский. Потом звонил брату - главврачу больницы. В полиции вообще обалдели.

Вареникин вдруг спохватился.

- А который нынче час? Кровавый режим запретил торговать спиртным после восьми.

Голубев смерил его презрительным взглядом.

- Преподаватели! Никакого понимания жизни.

- А, так у вас припасено, - стушевался политолог. - Так бы и сказали.

Музей находился в правом крыле ДК "Геолог". Голубев открыл ключом деревянную дверь с облупленной белой краской, прошёл по тёмному коридору мимо дремлющей в застеклённой кабинке вахтёрши. Из кабинки, мигая, изливался свет от включенного телевизора.

- Коллеги, - вполголоса сказал Голубев. - Проводите Георгия Николаевича в зал. Я сейчас.

Киреев наощупь стал подниматься по деревянной лестнице. За его спиной Вареникин тихо говорил гостю:

- Тут невысоко, Георгий Николаевич. Прелестное местечко. Вам понравится. Склоняет к размышлениям, и вообще.

Вдруг он споткнулся и с грохотом упал на лестницу, разбудив вахтёршу.

- Кто тут? Что? - закричала та, врубая свет.

Вся троица замерла на лестнице. Голубев выскочил из бокового коридора, замахал руками.

- Свои, Изольда Марковна.

Вахтёрша прищурилась, поджала губы.

- Ведь не мальчик уже, Анатолий Сергеевич. А ведёте себя...

Она покачала головой и вернулась в кабинку, а Киреев с товарищами поднялся в зал с экспонатами, снял пуховик и кинул его на чучело оленя. Вареникин заплясал вокруг Слепцова.

- Позвольте вашу одежду. У нас тут без шика, но очень уютно. Впрочем, сами увидите.

Слепцов великодушно скинул ему в руки крутку с меховым воротником, передал пышную соболью шапку, прошествовал к стулу, который для него поставил Киреев. Вскоре появился Голубев с двумя бутылками водки.

- Анатолий Сергеевич, - сказал он. - Не в службу, а в дружбу - там у меня консервы в кабинете и колбаса. Будьте добры, принесите. - Он поставил водку у ног Слепцова и крикнул Кирееву вслед: - Нож и вилки - в нижнем ящике.

Опрокинули первую рюмку - за философию. Потом вторую - за русско-якутскую дружбу. Пышноусый Вареникин вдруг поплыл. Перейдя на "ты", он начал выговаривать Голубеву за какие-то фонды, неправильно, по его мнению, распределённые между кафедрой и музеем.

- Обещали-то поровну, а вышло? Хапнул наши денежки, прохиндей? А ведь мы для тебя сборник делаем, живоглота такого.

Голубев поморщился.

- Распределял по степени участия в деле. Конференцию организовывал музей, помещения выделяли мы. Какие претензии?

- Небось, с Белой снюхался, выжига? - неистовствовал политолог, демонстрируя хорошее знание малоупотребительных слов.

Кирееву пришлось вмешаться.

- Александр Михайлович, будете буянить - позвоню вашей жене.

Вареникин с горечью уставился на него, обвиснув усами.

- И ты - такой же. Сталина на тебя нет.

Он тяжело поднялся и, шатаясь, отошёл к экспозиции с мамонтовыми бивнями. Шмякнулся там на пол и стал что-то угрожающе бурчать, нюхая выставленные реликвии.

После третьей рюмки размяк уже Слепцов.

- Творчества не хватает. Полёта нет! - разглагольствовал он. - Всё одно и то же, по кругу. Среда одолевает! И хотелось бы вынырнуть, да не могу - поздно! Но у вас ещё есть шанс. Да! На какую тему хотите писать?

- Какую дадите, на ту и буду, - пожал плечами Киреев.

- Ну вот вы защититесь, будет ещё один безликий кандидат. А зачем? К чему всё?

Киреев молчал, краем глаза следя за Вареникиным, который от занюхивания перешёл к закуске и сосредоточенно грыз бивень мамонта.

- Никаких философских проблем нет! - рявкнул вдруг Голубев, вскакивая и сжимая виски в трагическом жесте. - Есть только анфилада лингвистических тупиков, вызванных неспособностью языка отразить истину.

- Да, это - цитата из Пелевина, насквозь пропахшая Витгенштейном, - бесстрастно констатировал Киреев, которому почему-то ужасно захотелось курить.

- Ну вот же, - просиял Слепцов. - Ведь знаете! Не лезьте вы в эту трясину. Назад выхода уже не будет.

- А куда же мне лезть?

- Беритесь за то, что вам интересно.

Интересно Кирееву было играть в стратегии и смотреть Формулу-1. Впрочем, философия тоже была интересна. В разумных пределах.

В желтоватом свете лицо Слепцова приобрело восковой оттенок. Он смотрел на Киреева, как Прометей на только что созданных им людишек - умилённо и с родительской теплотой.

- Истина... - пробормотал Киреев, сосредоточенно глядя на дно пустой рюмки. - Я бы занялся проблемой истины.

- Вот и пишите о ней.

- А как же...

- Да плюньте вы на всё! - сказал разошедшийся гость. - Нам дана величайшая драгоценность - жизнь! А мы тратим её на всякую дре-бе-день. На мусор! Плодим заманчивые миражи. Занимаемся душевным онанизмом. А когда приходит старость, оглядываешься назад - и вспомнить нечего.

- Мне есть что вспомнить, - промычал Вареникин, копошась возле бивней. - Я медучилище возглавлял. Та ещё работёнка.

- А, медучилище ваше, - пренебрежительно отмахнулся Слепцов. Потом задумался и вдруг произнёс, глядя в одну точку: - Пифагор был гей, и Платон тоже... все они были эгоисты. Это ещё Диоген заприметил, когда платонову рвоту рассматривал. Гордыни в ней не было...

Стало ясно, что профессора пора транспортировать в гостиницу. Голубев вызвал по мобильнику такси, затем вместе с Киреевым помог Слепцову одеться. Тот всё никак не мог попасть в левый рукав, затем вдруг заинтересовался имитацией охотничьей стоянки и подбежал к ней, волоча за собой половину куртки. Обнял кинувшегося за ним Голубева и, пустив слезу, принялся уговаривать его завязать с диссертацией.

- Погубите себя! Погубите.

Киреев и Голубев снесли философа вниз (Вареникин мирно спал в обнимку с бивнем), потом возле крыльца минут пять держали его под руки, пока не подкатила машина. Слепцов хохотал, запрокидывая голову, приплясывал и напевал какую-то якутскую песню. Когда его усадили в такси, Голубев дал водителю сотку и пошёл будить Вареникина.

С политологом вышло тяжелее. Тот ни в какую не хотел вставать, орал и обзывал собутыльников пендосами и оппортунистами.

- Может, всё-таки жене его позвонить? - предложил Киреев.

- Ни в коем случае! Ещё не хватало, чтобы она узнала, какие вещи тут творятся.

- А то она не знает! - сказал Киреев.

Голубев вызвал второе такси и, поглядывая на мирно дремлющего Вареникина, сказал:

- Навеяло. Я тут ремонт в квартире затеял, нанял по знакомству рабочего. Мужик - золотые руки. Но повёрнут на политике, хоть святых выноси. Цитирует Прилепина, трещит о нашем величии и гибели западного мира, вывалил на меня ворох мыслей Вассермана и Старикова. Сил уже нет.

- Небось, на порнолабе забанили, вот и гоняет шершавого на "Тополя" - "Искандеры", - мрачно прокомментировал Киреев. - Надеюсь, невидимая рука рынка дала ему по харе?

- Каким образом? Выгнать на хрен?

- Именно. Нехай идет работать на госпредприятие.

- А что, Вассерман и Стариков за огосударствление?

- Ну уж точно не за либерализм.

Вареникина тащили, сдавленно матерясь.

- Здоровый, оказывается, боров, - пыхтел Голубев. - А так и не скажешь.

Из кабинки на них с молчаливым осуждением взирала вахтёрша.

- Пора вам тут открывать клуб для интеллигенции, - сказал Киреев - Чтобы можно было бухать на законных основаниях.

- Налогами задавят. А так мысль, конечно, хорошая.