Под конец следователь вышла как бы покурить и оставила их наедине; Иволгин предложил компенсировать ущерб. Киреев напомнил про две тысячи и дал реквизиты. Через два дня деньги были ему переведены.

Когда наступил этот волнующий момент, Киреев сидел перед компьютером и доламывал диссертацию Фрейдуна Юхановича. Увидев радостную новость, он потянулся как сытый кот, встал, разминая ноги, и зачем-то подошёл к окну. Долго смотрел на огни противоположного дома, потом опустил взгляд на желеобразную полосу наледи вдоль подоконника, пожевал губами, словно на что-то решаясь, и набрал номер.

- Привет, Светка. Это Толя. Решил вот позвонить. Как жизнь?

В Иенгру Миннахматов поехал на своей "Субару". Вместе с ним приобщаться к культуре коренных народов ранним мартовским утром отправились и три мушкетёра - Киреев, Джибраев и вернувшийся из Сургута Вареникин.

Александр Михайлович был взбудоражен своими приключениями и воодушевлённо расписывал, как замечательно его приняли старые друзья-товарищи.

- К осени диссертация будет готова, - весело говорил он. - Уже всё на мази. Анатолий Сергеевич, я на вас рассчитываю. Отлакируете, подправите, если что. Замётано?

- Утром - деньги, вечером - стулья, - невозмутимо отвечал Киреев с переднего сиденья.

- Само собой, - соглашался Вареникин и потирал руки.

Он уже был уверен, что ставка у него в кармане, и готовился вернуться в институт на белом коне. Джибраева это нервировало. Не зная, как излить свою желчь на восставшего из пепла конкурента, историк принялся рассуждать о заполонивших всё евреях, которые отнимают должности и премии у скромных трудяг.

Дорога в Иенгру заняла несколько часов. Стоянка для машин была оборудована прямо на льду одноимённой реки. Вся движуха происходила с другой стороны моста, куда и отправились вновь прибывшие.

Там было вавилонское столпотворение людей и оленей. На сцене выступали какие-то шишки, которых сменяли вокально-танцевальные ансамбли. Возле стоявших рядами палаток мужики с энтузиазмом пилили замёрзшую свинину и жарили шашлыки. Привязанные к упряжкам и колышкам олени с трепетом взирали на это, предчувствуя свою горькую судьбу.

- Вот она, жизнь! - сказал Миннахматов со счастливым блеском в глазах.

- Ты тут прямо как в естественной среде обитания, - отпустил двусмысленную шутку Киреев.

Егор серьёзно кивнул.

- Ближе к корням, ближе к мудрости предков.

- Ближе к духам, - поддакнул Киреев, созерцая проходящего мимо православного священника.

Миннахматов разыскал палатку своих родственников. Там обнаружились две женщины (тётя и сестра Егора), которые налили русским водки, но сами пить не стали. Джибраев, опрокинув сто грамм, пошёл кормить солью оленей. Вареникин, задев на выходе печную трубу, кинулся к дымящему мангалу. Киреев ввинтился в толпу и принялся фотографировать.

На сцену выскочил какой-то рэпер в национальной одежде и начал речитативом жаловаться на загрязнение окружающей среды. Тут и там олени возили детей и взрослых. Проехал некто в костюме Губки Боба. Киреев тоже хотел оседлать какую-нибудь животину, но с печалью оценил свои габариты и отошёл к торговым рядам, где продавали пирожки и чай. Миннахматов нашёл его, панибратски похлопал по плечу.

- Я всё думал-думал, а теперь совсем решил: бросаю всё и остаюсь здесь. Ещё до Якутска думал. Сомневался. Ленка бухтит, да и планы у нас были. Но не могу больше.

- Родная кровь зовёт? - спросил Киреев.

- Да не в этом дело! - он потёр озябший нос рукавицей. - Достало всё. Всё достало. Меня ещё на сплаве торкнуло... Думал, отхлынет, а вот ни фига! Сил нет. Степанов этот, Салтыкова, отчёты ваши дурацкие...

Киреев молчал. Он всё отлично понимал.

На них откуда-то вывалился Джибраев. Историк был весел и что-то жевал.

- Бега, где бега? - восклицал он, крутя головой. - Не вижу.

- Идите за мной, - сказал Миннахматов.

Вскоре начались бега. Упряжки-двойки выстроились в линию; на груди у каждого погонщика виднелся трёх- или пятизначный номер, почему-то с надписью "Лыжня России 2011". На финише тоже встала упряжка, ведомая эвенкийским мальчишкой.

- Это чтобы показывать скачущим, что впереди нет ничего страшного, - пояснил Миннахматов. - А то олени пугаются толпы, могут свалить в сторону.

Вдоль трассы вытянулись цепочкой мужики. Их задачей было отпугивать рогатых от обочины, чтобы те бежали строго по расчищенной дороге.

Киреев протолкнулся вперёд, отыскивая наилучшую позицию для съёмки, и заметил Вареникина - тот встал чуть сбоку от трассы и держал мотивирующую речь перед погонщиками, пытаясь вдохновить их на подвиги. Никто не обращал на него внимания, кроме прохаживающегося неподалеку полицейского.

Какой-то мужик дал отмашку, и олени погнали.

С остроконечных пиков горы "Спящая красавица", нависавшей над Иенгрой, потянуло холодом. Упряжки исчезли за дальними кустами и спустя минуту вынеслись из-за поворота обратно. Зрители свистели и орали. Киреев флегматично фотографировал. Вареникин, наблюдая за гонкой, азартно прихлопывал себя по бокам.

Тем временем на лёд вынесли оленьи рога на большой подставке. "Мушкетёры", ведомые Миннахматовым, направились туда. Вареникин громогласно объявил, что рога - символ супружеского счастья. Рядом тут же нарисовался Джибраев. Обхватив символ, он забегал глазами, точно собирался его украсть. При виде этой пантомимы Киреев отчего-то вспомнил неподписанное признание в любви к немке Шрёдер, появившееся на студенческом сайте: "Красивая женщна. Жал не моя. Студент-поклонник". Руку мастера трудно было не узнать.

- Фрейдун Юханович, вы что собираетесь с этим делать? - спросил он, подойдя поближе.

- Сфотаться хочу. Снимете меня?

От Джибраева несло водкой. Шапка его сдвинулась на затылок, восточное лицо растрескалось морщинками.

- Сниму. Фиксируйтесь.

Но едва Киреев начал снимать, появился кто-то из организаторов и попросил обоих приезжих оставить рога в покое, потому что на них сейчас будут кидать лассо.

Киреев с Джибраевым вернулись в палатку Миннахматова, где опрокинули ещё по сто грамм, после чего, выйдя на лёд, принялись симулировать каток. С реки их, однако, тоже погнали, чтобы не мешали устанавливать какие-то деревянные штуковины, похожие на скамейки. Миннахматов, наблюдая за коллегами издалека, крикнул со смехом, что через эти скамейки будут прыгать - типа, такие соревнования. Джибраев поверил и прыгнул. Ноги у него разъехались, и он повалился на бок. В правом плече отчётливо хрустнуло. Охающего историка сопроводили обратно к палатке, где и оставили отдыхать.

Тем временем начался женский заезд. Женщины, в отличие от мужчин, сидели не в нартах, а на спинах оленей - в сёдлах без стремян. Настоящие северные амазонки.

- За матриархат! За праматерь! В атаку! - продолжал бузить Вареникин, наблюдавший за подготовкой к старту с другой стороны трассы.

Сплошной ряд всадниц в меховых колпаках смотрелся внушительно. Но стоило начаться бегам, как впечатление рассыпалось: олени спотыкались и падали, женщины соскальзывали с сёдел. Подгонять смешавшееся войско бросились загонщики.

Киреев переместился к финишу, куда уже привели приманочных оленей. До красной черты добралась верхом едва треть стартовавших. Звери метались кто куда, не подчиняясь приказам всадниц. Одна такая амазонка, шмякнувшись на снег, не растерялась и пересекла финишную линию ползком. Другие решили не искушать судьбу и добрались до конца, спешившись. Тяжело дышавшие олени сбились в кучу, испуская пар.

Пока Киреев фотографировал окончание заезда, Миннахматов обнял Вареникина и увёл его от греха подальше, предложив покататься в упряжке. Тот не стал отказываться. Но едва политолог приблизился к нартам, олени шарахнулись от него и едва не врезались в снегоход "Буран", тащивший груженые мясом сани.