На просторах страны бушевала сессия. В начале июня Шрёдер вызвала к себе Киреева и спросила, почему он, секретарь экзаменационной комиссии, опаздывает с документами? Кирееву понадобилось секунды три, чтобы осмыслить этот вопрос.

- Ольга Валентиновна, - медленно произнёс он. - Вы ведь обещали освободить меня от обязанностей секретаря.

- Я лишь дала принципиальное согласие. А договариваться об этом вы должны были с завкафедрой самостоятельно.

Кирееву показалось, будто кто-то на небесах громко расхохотался. Договориться с завкафедрой? Белая и без того нагрузила его сверх всякой меры, сделав составителем расчёта часов, куратором двух групп и ответственным по науке. Договариваться с ней о чём-то было бессмысленно. Киреев не стал ничего доказывать - в тот же день он забрал своё заявление на конкурс, уведомив Белую, что увольняется на фиг.

До окончания договора ему оставалось отработать три недели. Он использовал это время для сбора компромата на вузовское начальство (благо, все документы лежали в открытом доступе на кафедре). Среди открывшихся фактов больше всего Киреева возмутило то, что завкафедрой прописала себя в качестве руководителя его с Вареникиным "творческого коллектива" и присвоила ещё тридцать тысяч.

Киреев поделился этим открытием с Вареникиным. Александр Михайлович остался к известию совершенно безразличен, лишь выразил лёгкое удивление по поводу Киреевской ярости.

- А чего вы ожидали, Толя?

По натуре Вареникин был сангвиник-оптимист, хотя и считал себя холериком (впрочем, выпив, становился похож). В лихие девяностые ему как-то повезло взлететь от простого преподавателя до заведуюшего медучилищем. Но потом звезда Вареникина начала закатываться. Сначала училище передали в ведение другого министерства, а потом он испортил отношения с какими-то шишками в Якутске, поставив на неправильного кандидата в депутаты. В результате ему пришлось уйти в Политехнический институт, где он сначала исполнял обязанности завкафедрой, а потом был понижен до старшего преподавателя. Однако, Вареникин не унывал и надеялся вновь поймать удачу за хвост, защитив диссертацию.

На окружающий кавардак Александр Михайлович взирал со своей фирменной легкой улыбкой из-под ницшеанских усов. Используя многочисленные знакомства в Сибирском федеральном округе, он смог оформиться аспирантом очного отделения где-то в Иркутске, и глядел на будущее с оптимизмом. Стипендия его целиком шла в карман научного руководителя, а в институте позиции Вареникина были незыблемы, поскольку аспирант - это лишний плюсик в отчетность института.

Зато Джибраев был в панике. Неостановимые реформы образования обещали институту дальнейшие сокращения. То, что именно его ставка первой пойдет под нож, он не сомневался. Пробравшиеся всюду евреи поддерживали и продвигали только своих, а его, несгибаемого оппозиционера, да еще и без ученой степени, поддержать было некому. Поэтому Фрейдун Юханович рвал и метал по поводу своей диссертации, захомутав Киреева. Тот, как мог, приводил её в божеский вид.

Решению Киреева уйти из института Джибраев искренне огорчился.

- Нет-нет, они вас просто так не отпустят! Кто же тогда будет читать экономику? - в который раз вопиял историк.

Многоопытный Вареникин, посмеиваясь, заметил, что этот вопрос вообще никого не волнует, даже заключил с Джибраевым пари на коньяк. И разумеется, выиграл.

Киреев решил идти до конца и начать со Степановым открытую войну. Для начала он позвонил Бажанову - тому самому юристу, с которым познакомился на маёвке. Договорились встретиться в штаб-квартире коммунистов.

Логово борцов за народное счастье располагалось в здании бывшей школы, затерянное среди всякого рода контор и фирм. Дверь с табличкой "Туунугурское отделение КПРФ" была заперта, изнутри раздавались возгласы и смех. Грохотал голос Песца:

- Че Гевара - мягкотелый слабак. Я бы этим гадам живым не дался...

Киреев громко постучал. Шум сразу утих, спустя несколько мгновений дверь распахнулась, и перед ним предстал главный оппозиционер города: растрёпанный и багроволицый, со сверкающим взглядом. При виде Киреева глаза его сузились.

- Вам кого?

- Я к Павлу Сергеевичу Бажанову. Мы договорились...

Из-за спины Песца послышался картавый голос юриста:

- Илья Григорьевич, это ко мне.

Отодвинув Песца, Бажанов протиснулся в коридор и закрыл за собой дверь. Глянул сквозь запотевшие очки на Киреева.

- У вас это... всё готово?

- А что у меня должно быть готово?

- Ну как, это... - Бажанов заморгал, точно сбрасывая сон. - Надо... список претензий... ну, к институту. А я оформлю. Передам. В смысле, в суд.

- И сколько будут стоить ваши услуги?

Бажанов куснул ноготь на мизинце.

- Ну, тысяч за пятнадцать, наверно... Как вам?

Киреев пожал плечами.

- Нормально.

- Ну и отлично. Позвоните, пересечёмся, всё будет как надо.

- Хорошо. У меня ещё дело к вашим коллегам по партии. Хотя не знаю, уместно ли сейчас...

- Да вы заходите, не стесняйтесь. Мы ж все свои, - юрист развязно хихикнул и открыл дверь.

Помещение, которое занимали коммунисты, распланировал то ли сумасшедший, то ли постмодернист: стены там шли не параллельно, мебель же была расставлена ещё более неевклидово. Актив партии в количестве примерно десяти человек (в том числе две тётки, которых Киреев видел на митинге) сгрудился вокруг старой школьной парты, заставленной дешёвым спиртным и закуской. Киреев напряг память, соображая, какой нынче у коммунистов праздник, но так и не вспомнил.

- Я принёс фотографии с 1 мая, - сказал он. - На флешке. Может быть, вам пригодятся.

- Дорогой ты наш товарищ! - взревел Песец, раскрывая объятия. - Дай я тебя расцелую!

Киреев от целований уклонился, но руку пожал и пообещал впредь оказывать всяческое содействие.

- Ещё у меня есть куча компромата на Степанова, - сказал он. - У вас же выборы осенью. А он будет баллотироваться.

- Оставляй!

- У меня не с собой. Я передам все материалы Павлу Сергеевичу при следующей встрече, - Киреев кивнул в сторону стоявшего за его спиной Бажанова.

- Вот, товарищи, как надо сражаться! - провозгласил Песец, устремляя на Киреева указующий перст. - Вот кто наша опора! С такими людьми никакой режим нам не страшен!

- Рот-фронт, - Киреев поднял сжатый кулак и вышел.

Последний экзамен Киреев принимал в день якутского праздника Ысыах (который, в свою очередь, ради экономии бюджетных средств, в Туунугуре объединили с Днём России). Всё начальство уехало отмечать на горячие источники, а в институте остались только свои. Джибраев по свойственной ему чрезмерной ответственности тревожился, сможет ли Киреев поучаствовать в институтском междусобойчике, но тот его успокоил:

- Фрейдун Юханович, я корпоративы никогда не пропускаю. Приятно пообщаться с умными людьми под столом.

Студенты уже знали, что Киреев уходит. Осторожно рассчитывали на снисходительность, с лицемерной заботой вопрошая, куда же он теперь пойдёт.

- Буду побираться у мечети, когда её наконец достроят. А деньги - пропивать, - отвечал Киреев.

- А мы вам всё равно будем подавать, - искательно говорили ему.

Киреев видел их насквозь, и к столь жалким уловкам оставался невосприимчив. Даже мелкие студенческие хитрости, вроде пометок на экзаменационных билетах и загибания уголков, пропали втуне, ибо Киреев, развлекаясь, ставил точно такие же пометки и загибал углы на других билетах. В итоге все, кого он хотел завалить, успешно завалились сами, и Киреев со спокойной душой ушёл праздновать долгожданное освобождение от педагогической рутины.