К Якутску гнали уже ночью. Не заметив, пролетели село Ой, где по легенде споткнулся первый якутский президент (в честь чего и назвали село). Водила врубил сборник какой-то жуткой попсы на полную громкость. Задремавшая было девушка, нежная столичная штучка, возмутилась и потребовала прекратить измываться над ее тонким слухом. Шофер, притормозив, сказал ответную речь. За вычетом примерно половины лексических единиц смысл её сводился к тому, что его уже тянет в сон, и музыка нужна, чтобы не заснуть.

Наконец, "Делика" въехала в обитель дотационного разврата, северный Вавилон. Жители Якутска - они как москвичи. Даже хуже, ибо москвичей в Туунугуре почти не бывает, а вот якутцы туда наведываются регулярно и ведут себя как обитатели культурного центра, попавшие в глухую дыру. У туунугурцев это вызывает недоумение и обиду, ведь вся планета знает, что Туунугур - это тоже столица. Главный город Южной Якутии. И граница к ней, между прочим, ближе. Да и железная дорога есть. Не то, что у некоторых.

Начался процесс развоза по адресам. С бельгийцем простились возле самой крутой гостиницы Якутска. Киреева в его хостел доставили последним. Это был видавший виды двухэтажный барак, который, как и большинство зданий в Якутске, стоял на сваях. Киреев поднялся на высокое деревянное крыльцо, долго звонил в дверь, потом ещё дольше объяснял заспанной якутке, что бронировал номер, но опоздал из-за неодолимых препятствий. Та с ужасом взирала на его измазанную в грязи одежду, явно вспоминая все штампы о жителях далёкого Туунугура. Некоторое время раздумывала, можно ли пускать такого постояльца под крышу столь уважаемого заведения, потом, видно, решила, что деньги не пахнут, и повела его в комнату.

- Душ - в конце коридора, а туалет - во дворе, - сообщила она, не оборачиваясь.

Киреев шёл, оставляя за собой ошмётки глины. В комнате он сбросил с себя замызганную одежду, вымыл лицо и руки, и, обессиленный, рухнул в постель.

Утром он первым делом ринулся во двор. Отхожее место увидел сразу: на покосившейся деревянной двери красной краской было размашисто выведено: "Путина не впускать". Недалеко стояли помойные баки, из которых деловито, с чувством собственного достоинства, кормился облезлый верблюд. В другой ситуации Киреев удивился бы такому зрелищу, но сейчас ему было не до верблюда. Он заскочил в дощатую постройку и, справляя нужду, начал лихорадочно прикидывать, успеет вернуться домой к первой лекции или не успеет. Получалось, что если и успеет, то впритык. Чёртов мамбет! Кабы не его блажь с диссертациями...

Выйдя, Киреев огляделся. Верблюда уже не было. Исчез, как мираж. Вокруг торчали древние дощатые двухэтажки. За прошедшее время они изрядно погрузились в вечную мерзлоту, причём, середина тонула быстрее, чем крылья, отчего дома приобрели дугообразный вид. Из удобств в этих двухэтажках была только холодная вода, так что Кирееву ещё повезло. Вдалеке, над покрытыми крашеным железом двускатными крышами, сверкали стеклом и бетоном высотные здания.

Вернувшись, Киреев принял душ и уже собирался позвонить Слепцову, когда в окно постучали. Киреев вздрогнул и медленно перевёл туда взгляд. Он увидел размалёванную деваху в мини-юбке, которая улыбалась и махала ему рукой. Киреев подошёл, открыл створку окна и помог девахе перебраться внутрь. Глянув вниз, увидел, что к стене прислонена лестница. Возле лестницы, задрав голову, стояла ещё одна деваха - в таком же экстерьере. Увидев Киреева, девица осклабилась и тоже полезла наверх. Киреев помог забраться и ей, чувствуя себя полным идиотом.

Первая уселась на кровать и поинтересовалась:

- Один? Или ещё друг подойдёт?

- На одного, - сказал Киреев. - В кредит возьмёте?

- Чего? - не поняла та.

- В рассрочку. У вас какой процент? Если больше восьми за месяц, то я не согласен.

- Ты что, тронутый, что ли?

- А что, тронутым скидка?

- Во больной, а! Ты учти, за нами через час приедут.

- Думаете, не управлюсь?

Девицы переглянулись.

Вдруг из соседнего окна раздался звонкий мужской голос:

- Девчонки, вы чего там? Хатой ошиблись? Ждём уже полчаса.

- Блин!

Обе девахи, не сказав ни слова, кинулись к лестнице. Первая, прежде чем скрыться, выразительно посмотрела на Киреева и покрутила пальцем у виска. Киреев, вздохнув, закрыл окно. Потом набрал номер Слепцова.

- Георгий Николаевич, здравствуйте! Это Киреев говорит. Я прибыл. Извините, что так вышло. Много всякого случилось по дороге. Мы можем сегодня встретиться? Нет, завтра никак. Я уже этим вечером должен возвращаться. Простите, что? Нет, я не на самолёте. Сегодня - до трёх. Мне уже завтра на работу. Не можете? Я подъеду, куда вам удобно. Нет, никак? Я звонил. С дороги. Вы сказали, что сможете. Нет? Ну хорошо, извините. До свидания.

Он положил мобильный на кровать и, подперев голову ладонями, уставился на стену. Посидел так минуты две, потом встал, громко выматерился и начал переодеваться.

- Что, уже уезжаете? - спросила его якутка, сидевшая за стойкой портье.

- Да, пора, - сказал Киреев, кладя перед ней ключ. - Скажите, а кто живёт в соседней комнате?

- А что, беспокоили вас?

- Да, было немного.

- Странно. Никогда бы не подумала. Два научных сотрудника. Филологи, кажется. Приехали на какую-то конференцию.

- Спасибо, - сказал Киреев.

Глава пятая

Жребий брошен

Тем временем жизнь в серпентариуме единомышленников била ключом. Белая окончательно разругалась с Салтыковой и написала заявление об уходе с должности завкафедрой. Момент, когда она относила своё заявление, тем самым отсутствуя на рабочем месте, философиня скрупулёзно отметила, накатав очередную кляузу. В кулуарах, правда, шептались, будто настоящей причиной ухода была надвигающаяся аттестация вуза, обещавшая выявить массу интересного. Сотрудники терялись в догадках, кто станет преемником Белой. Киреев горой стоял за Салтыкову - хотел увидеть апокалипсис при жизни. Но интрига быстро разрушилась, поскольку кагал директорских приближённых выступил на стороне заведующей и сделал Салтыковой внушение, уговорив Елену Викторовну не сбегать пока с тонущего корабля.

Эхо скандала докатилось до вузовского начальства. Степанов решил лично разрулить конфликт на своей самой прибыльной кафедре и явился на заседание. Естественно, в сопровождении Шрёдер (видимо, в присутствии немецких захватчиков он чувствовал себя увереннее). Белая, однако, решила, будто это Салтыкова наносит ответный удар - из кабинета завкафедрой потянуло корвалолом.

Линию защиты она, впрочем, успела продумать хорошо и выступила на заседании с речью, в которой изобразила себя всеми обижаемой сироткой, которой ни от кого нет помощи. Салтыкова не осталась в долгу, обвинив Белую в заговоре против себя. Директору удалось вклиниться в бабий гвалт. В своём фирменном стиле мамбет громогласно взялся доказывать, что если и есть в институте несчастный человек, то это он, директор: "Вы думаете... меня все любят? Меня в Якутске... знаете, как называют? Меня на приёме... в коридоре два часа держали!". Потом разговор как-то незаметно перекинулся на подготовку диссертаций, и взоры присутствующих обратились на Киреева, который только что приехал из Якутска.

- Как у вас с этим? - спросил Степанов.

Киреев честно сказал, что никак. Директора закоротило. Он набычился:

- Мы пошли вам навстречу! За это время!.. Можно было сформулировать тему! И найти научного руководителя! На следующий срок!.. Мы вас можем не утвердить!

Киреев вспоминал, как институт шёл ему навстречу, и молчал. Под конец, когда все выдохлись, он всё же взял слово и вторично обрисовал Степанову ситуацию с учебными часами. Шрёдер, слушая его, сидела и кивала. "Вот ведь, - подумал Киреев, - засекомое, змея подколодная, а тоже ведь понимает". Зато Степанов не понимал. Он опять заискрил: "Вы это!.. Потому что я вас критиковал! Это - неконструктивно!". Киреев констатировал, что это не ответ, и опять замолчал. На этом заседание и окончилось.