— Да ладно тебе, — отмахнулся Турецкий, напяливая на лицо привычную скептическую маску. И тихо добавил: — Шоколадные вы мои…

— Чего говоришь? — походя бросил Меркулов.

— Так… себе…

— А-а, ну-ну…

И тут Турецкий неожиданно расхохотался. На недоуменный, вопросительный взгляд Кости, продолжая смеяться, ответил:

— Мы с тобой как булгаковские персонажи, помнишь «Мастера»? «А что это за шаги такие на лестнице?» — спросил Коровьев. «А это нас арестовывать идут», — ответил Азазелло и выпил стопочку коньяку. «А-а, ну-ну», — ответил на это Коровьев. Прямо как ты сейчас.

— А стопочку надо понимать в качестве тонкого намека? — серьезно спросил Меркулов. — Не рано? Плохо не станет?

— А ты можешь и не пить. Я-то здесь при чем? Я — сосватанный, мне теперь море по колено. Сибирь меня зовет… по твоей милости, сэр!

— Так, значит, ставишь вопрос? — ухмыльнулся Меркулов. — Ну смотри, мое дело предупредить. Налью, не жалко. Тем более что до официальных поминок времени у тебя навалом.

— Да, кстати, считаешь, что мне там нужно посветиться?

— Это просто необходимо. Или ты думаешь, что спонтанные идеи господина президента, будучи однажды высказанными вслух, так и пропадают втуне? Напротив, тебя, друг мой, нынче все станут рассматривать даже не через одно, а через три увеличительных стекла. Кому-то ты, разумеется, известен, а для других — темная лошадка, которую вывели из стойла на беговую дорожку исключительно благодаря непонятному капризу самого президента. Имей это обстоятельство в виду. И еще хочу дать дружеский совет, если соизволишь, конечно, принять его. Не стоит, полагаю, требовать доставки всех материалов следствия сюда, к нам. Бери-ка лучше ноги в руки и дуй, как ты уже заметил, в свою Сибирь. Там, на месте, такой твой шаг оценят правильно. Так я думаю. Впрочем, как сам решишь.

— Но тогда передай при случае своему шефу, что я сказал своему, то есть тебе, следующее: «Хрен вы от меня, ребята, дождетесь шикарного и обстоятельного плана первоочередных мероприятий, этакой, понимаешь, показухи для отчета перед Кремлем и его окрестностями. Уеду я от вас. Улечу. И пока сам не разберусь, в чем там суть и причина сомнений, никаких нужных вам догадок сообщать не стану. Сами виноваты, надо было выбирать кого-нибудь более покладистого. А насчет того, что меня знает лично сам господин президент, это пусть Владимир Семенович рассказывает байки своим доверчивым замам.

— За что уважаю, так это за смелость.

— А другого ведь ничего у меня и нет. Ладно, Костя, мне не нравится наш разговор. Такое ощущение, будто мы оба пытаемся что-то высосать из пальца, а что именно, не знаем сами. Поэтому предлагаю следующее. Ты наливаешь мне, так уж и быть, рюмку своего бесценного, как я понимаю, коньяка, а я за это внимательно выслушиваю все твои соображения относительно явно неприятного дела об убийстве губернатора. Идет?

— Ну, во-первых, с чего ты взял, что у меня имеются вообще какие-либо соображения? — приторно-ласково улыбнулся Меркулов. — А во-вторых, почему вот так, сразу — и убийство? Может быть, есть смысл выслушать сперва твои догадки на этот счет?

— Фигушки, шеф. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы сделать вывод о том, что официально обозначенная версия гибели Орлова категорически не удовлетворяет Москву. Иначе генеральный не стал бы перед нами распинаться, козыряя особым доверием президента. Я рассуждаю логично?

— Мы… еще вернемся к этому вопросу. Ну а дальше что? Я-то тут, извини, при чем?

— А ты, как я не без оснований полагаю, и являешься тем моторчиком, из-за которого и забрали дело у сибиряков. Значит, о чем-то знаешь, но молчишь. Как та девица из анекдота, помнишь? Грузин в купе поезда спрашивает попутчицу: «Дэвушка, почему всю дорогу молчишь?» А та отвечает: «Хочу и молчу!» «Вах! — кричит грузин. — Хочет и — молчит?!» Ну, чего не смеешься?

— Хорошо, предположим… — даже и не улыбнулся Костя. — Скажем, есть у меня некоторые мысли по данному поводу. Но они же ничем решительно, никакими конкретными фактами не подкреплены! Хотя, впрочем, скорее всего, я знаю ровным счетом столько же, сколько и ты. Орлов — фигура заметная, в чем-то даже исключительная, и люди на его слова и поступки, тоже помнишь, реагировали по-разному, случалось, и полярно противоположно.

— Ты не добавил еще одного слова: был! Вот тогда все на месте.

— Ну, был, конечно… теперь уже нет человека… Но если мы рассуждаем о нем как о явлении крупном, то нельзя упускать из виду, что таковыми же были у него и друзья, и враги.

— А вот об этих сказать «были» нельзя, поскольку все они, кроме погибших в авиакатастрофе, живы. Извини за буквоедство.

— Делать тебе нечего… — пробурчал Меркулов. — Так налить, что ли?

— Сделай милость, закончи мысль, а уж потом… Ага?

— Вот же зануда! Итак, все сказанное мною, безотносительно к выводам всяких комиссий, может указывать на одно: было и есть в настоящее время немало людей, которые имели веские основания желать смерти неудобного губернатора. Как это они себе мыслили — другой вопрос. Не мне тебя учить, ты давно, как говорится, «сам с усам» и прекрасно знаешь, что если некая группа людей чего-то хочет, то энергия совокупных мыслей, по выражению отдельных ученых мужей, иной раз неожиданно как бы обретает материальную форму. Мистика, конечно, а если вдуматься… черт ее знает!..

— Я чувствую, что ты хочешь сказать, будто любые важные на данный момент мысли легко материализуются с помощью специально обученных людей? Это если без философии?

— Саня, ты ведь ждешь от меня чего-то конкретного? А зря. Хотя я почти уверен, что разгадка смерти генерала Орлова спрятана в его жизни. Других советов просто нет.

— Теперь я понимаю, почему ваш с генеральным выбор пал именно на меня, — скучным голосом замет тил Турецкий.

— А разве мы обсуждали эту тему?

— А я и смысла не вижу в таком обсуждении. Просто когда у вас с ним возникает перед глазами жирный вопросительный знак — неважно, сам по себе, или воздвигнутый более высоким начальством, — вы, чтобы зря не ломать себе головы, вызываете некоего Турецкого и впендюриваете ему идею, будто почетный выбор сделан самим господином президентом. Поди проверь!

Меркулов вдруг весело хмыкнул:

— Ты даже не представляешь себе, насколько ошибаешься. Хотя в принципе это значения не имеет. Нет, дорогой мой, причина, как мне думается, совсем в другом. Ладно уж, так и быть, скажу, ты только нос особо не задирай, не надо, отнесись как к должному… Не мне одному, ты знаешь, известно о том, что если некто, как ты выражаешься, Турецкий возьмется рыть колодец, то до воды он в любом случае Докопается. Стиль, понимаешь ли, таков. Опять же, и подходы соответствующие, инструменты необходимые, то, другое, умение там и так далее. Повторяю, не я один в курсе. И вот когда ты ознакомишься с делом о гибели Орлова, я думаю, тебя несколько озадачат слишком скороспелые и единодушные выводы таких разных комиссий — и местных и московских, мнения которых вообще и по любому аналогичному случаю совпадают чрезвычайно редко. Это когда каждое ведомство охотно ищет виновных у соседа, но уж никак не у себя. А тут прямо в одну дуду… И если мы теперь вернемся к тому, с чего я начал, то есть к особой специфике твоей профессиональной известности, сам по себе напрашивается и соответствующий резонанс. В предельно ясное дело по высшему указанию вступает тот, для кого никакие уголовные хитросплетения тайн за семью печатями не представляют. Какова должна последовать немедленная реакция? Я имею в виду тех, кто сплел интриги таким образом, что теперь любая ложь может быть выдана с легкостью необыкновенной за истину в последней инстанции? Это известие должно вызвать сперва легкую панику, а затем, возможно, и определенную волну. Что произойдет дальше, будет зависеть исключительно от тебя. От твоих способностей и решительности, коих тебе не занимать. Надеюсь, что и от своевременной помощи твоих друзей и коллег. Вот так, пожалуй, в общих чертах. Если не возражаешь…