— Спасибо, майор, — сказал Турецкий, кладя трубку на место. — Можно у тебя здесь где-нибудь умыться? — Конечно! — с готовностью отозвался тот. — Прошу за мной, здесь вам будет… — Похоже, что он еще не решился, как теперь называть неожиданного «клиента» — то ли по имени-отчеству, то ли по должности. — Вот, тут у нас умывальник. Мыло есть, полотенце, а курточку можете сюда повесить. — И он снял с вбитого в стену гвоздя плечики и протянул Турецкому.
Александр Борисович взглянул на себя в старое, криво висящее над рукомойником зеркало и поморщился: видик был — хуже некуда. Отливающий синевой и зеленью фингал вокруг правого глаза. Грязная ссадина прямо посреди лба, над переносицей. Раздутая, почти черная, нижняя губа. Вот отчего было так трудно говорить поначалу. И отчего постоянно как-то солоно во рту. Ну, происхождение всех этих «прелестей» можно будет позже посмотреть в кино, которое заснял Голованов. Но откуда взялся этот отравляющий самогонный дух?
Он скинул куртку, мысленно благодаря исключительно Божий Промысел за то, что она не приглянулась кому-нибудь из тех мерзавцев. Осторожно обмыл лицо, оттер черные от грязи руки, попытался очистить вконец испорченные брюки, покрытые непонятными рыжими и бурыми пятнами и потеками, которые тоже омерзительно воняли не то навозом, не то чем-то близким к нему. А вот куртку надевать не стал, показалось, будто в ней как раз и сосредоточились все отвратительные миазмы помойки. Просто вытащил булавочку-микрофон из уголка воротника и воткнул под воротничок хотя бы в меньшей степени вонявшей шерстяной рубашки. Потрогал прибинтованную к щиколотке коробочку — все на месте.
И теперь было время подумать, где и чем занимается следователь Серов, который, насколько он помнил, так и не вышел из «Волги». Ну да, Турецкий же сам запретил ему это делать. Но хоть защитить старшего товарища он же мог? Не сразу, а потом, когда Турецкого уже обездвижили? Когда собрались везти на свалку? Или Юрий Матвеевич тоже стал жертвой тех бандитов — из «ауди» и милицейской машины? Забыл спросить у Севы… Но он, вероятно, уже появится здесь с минуты на минуту.
— Извини, майор, у тебя случайно не найдется какой-нибудь мятной жвачки — пососать, а те во рту сплошной сортир?
Дежурный немедленно залез в ящик своего стола и, покопавшись в нем среди бумажек, добыл початую пачку «Орбита» — без сахара, естественно. Турецкий сунул в рот сразу две пастилки, но разбитая губа вдруг так разболелась, а к горлу из желудка подкатила такая тошнотворная волна, что от попытки обрести «чистое дыхание» Александра Борисовича едва не вырвало. Ну и черт с ним, с этим «Орбитом»! Оставалась надежда на сообразительность Севы Голованова…
И он вошел — огромный, улыбающийся, не растерявший чувства юмора, это уж точно. По-свойски протянул руку майору, кивнул, потом поздоровался с Турецким. Сел на скрипнувший под ним стул.
— Ну, скажу тебе, Сан Борисыч, задал ты мне нынче работку! Майор, тут у тебя нет посторонних?
Дежурный отрицательно потряс головой, но дверь опять прижал поплотнее.
— О деталях я не буду, все имеется на пленке. Напарник твой, Борисыч, чистая сука, это без преувеличения. Текст там такой, что мало не покажется… Ну а с тобой? Бутылочку они в тебя таки влили, я ее позже подобрал. С «пальчиками», со всем, что экспертизе потребуется. Кстати, к «мочилову» у них дело не шло, хотя намек такой просквозил, но вариант был отвергнут сразу. Про себя ничего не могу сказать, не знаю, какими силами сдержался. Хорошо — я оказался, не Володька, тот бы из них кровавое месиво устроил, ты его знаешь. А я? Чего делать, ты приказал, я — «слушаюсь, начальник!» Ну а дальше несущественные детали, все — на пленках, сам скоро увидишь и услышишь…
— Очень интересно, — хмыкнул Турецкий и поглядел на майора. У того был вид, будто он кино смотрит.
— Теперь, значит, там. Среди ночи обнаружился гость, который пытался проникнуть в окно. Ну, второй этаж, семечки для того, кто умеет. Короче, у Вовы под рукой стульчик такой, железный, случайно оказался, вроде табуретки. Вот им тот убивец, когда голову свою сунул, и схлопотал себе — прямо в мурло. А у Вовы рука — тебе известно. Чистый трупак, надо понимать. Вова, естественно, подбирать не стал, а утром под окном было уже все чисто. И подмели, и стекла убрали.
— Час от часу не легче! — с трудом хмыкнул Турецкий. — Он что же, еще и окно вынес?
— Нет, только одну створку. Да уже все поправили, застеклили, ты не бойся. И внутри полный порядок. Никто не проснулся.
— Ну слава богу… А что ты намекнул про моего коллегу? Жив и не кашляет?
— Не торопи события, Борисыч, я ж вижу — ты еще не в себе. Майор, найди-ка пару стаканчиков почище. Ему надо лекарство принять, да и тебе не помешает. А я за рулем. Давай двигай батонами, чего ждешь? Я и сам — бывший майор, можешь не сомневаться, и Борисыч, если хочешь, подтвердит, так что нижних чинов тут нет и красоваться не перед кем.
Два граненых стакана тут же появились на столе. Потом, подумав, дежурный добыл из ящика стола также начатую плитку шоколада, завернутую в фольгу.
— О, самое то! — сказал Сева, доставая из кармана бутылку коньяку и ловко сворачивая ей «голову». Налил почти полный стакан и подвинул его Турецкому. — Это тебе, Борисыч, с выздоровлением. А тебе, майор, сам говори, сколько налить? Все равно остатки — твои.
Майор ногтем мизинца отчеркнул на стакане половину. Голованов налил и протянул ему бутылку:
— Валяй, прячь. Это тебе за то, что человеком оказался.
— Ну ладно, спасибо, ребята, — сказал Турецкий, поднимая стакан. — А особенно тебе, Сева. За твое терпение. Не уверен, что смог бы на твоем месте поступить так же.
Он поморщился, выпил несколькими глотками, потом отломил кусочек шоколада и сунул в рот. Поворочал языком, почувствовал, как отступает боль, и посмотрел на майора:
— Извини, я даже не спросил, как тебя зовут?
— Василий Игнатьевич, — ответил тот, пережевывая, как картошку, кусок шоколада.
— Так вот, Василий Игнатьевич. Все, что слышал, прочно забудь. Потому что, когда мы уедем, через часок-другой к тебе нагрянет местная братва либо продажная ментура и начнут интересоваться, что тут было да как. А ты ничего не знаешь. Приехал какой-то тип и увез меня. И претензий я никаких не предъявлял. А поскольку документов тоже при себе не имел, то с тебя и спроса нет. Кто, что — не знаешь, и все тут. Иначе башку потеряешь, я это серьезно говорю. И своим, кто видел, скажи: пусть помалкивают. Протокол по поводу доставки клиента сохрани, может понадобиться. А засим, спасибо за гостеприимство, Василий Игнатьевич, и помни мои слова. Пойдем, Сева, расскажешь, чем отличился мой коллега… — И, выйдя на улицу и устроившись в машине, добавил: — У меня такое ощущение, что у них неожиданно сдали нервы. А это, знаешь, очень опасно — как понесет, — он погрозил пальцем тому невидимому, которого имел в виду, — никакого удержу! Такого могут натворить, не дай Боже…
— Ну у нас-то нервишки покрепче будут, гражданин начальник. А вот твой коллега из местной прокуратуры, извини, обгадился. Это если выражаться мягко… Причем весь — от пяток до ушей. Верней, до паскудной своей лысины. Ну и погань!
— Сева, не будем нервничать, ты же сам только что сказал…
— И готов повторить. А твои документы и «Макарова» те ментяры с собой увезли.
— Я так и думал. Только они, полагаю, такие же ментяры, как мы с тобой — «гальяновские пацаны».
— А вот тут ты сильно ошибаешься, Борисыч. Я их определил. Оказались самые натуральные. Не открестятся. Только я не вижу, какой им был смысл забирать такие опасные улики? Или они на что-то рассчитывают? Может, думают, что мы захотим их выкупить?
— А я и не исключаю, — ответил Турецкий. — Вот я, после разговора с тобой, позвонил адвокату. Знаешь, как он обозначил происшедшее? Назвал «неординарными обстоятельствами» и высказал глубокие сожаления по поводу моего нервного срыва, продиктованного этими обстоятельствами. Но счел свою посильную помощь в настоящий момент необязательной, ибо мой тон подсказал ему, что со мной все будет в порядке. Как тебе нравится эта гнида?
