— Куда это они?

   — К мосту, — сказал тот, зевая, должно быть, от холода.

   — Здесь есть мост? — удивился я.

   — Там за деревьями... ещё проехать. — Он неопределённо махнул в сторону рощи, расположившейся вдоль берега.

Я ещё побегал, пока не согрелся. Мысль о мосте не давала мне покоя. С этой мыслью вновь подошёл к тому же воину.

   — Зачем же мы тогда плыли через реку, если можно было перейти?

   — На мосту бы нас заметили... Э! Смотри! Едут.

Мы опять потащились к лагерю.

Послышался звук рога, и из рощи начали появляться всадники в полном вооружении. Солнце как раз вышло из-за туч. В его лучах кольчуги и шлемы сияли нестерпимо. Впереди скакал знаменосец с поднятым на копьё красным трёххвостым полотнищем, украшенным шестью сине-жёлто-алыми розами. За ним на прекрасном белом жеребце следовал Карл. Поверх его кольчуги ниспадал сине-зелёный плащ. Когда он подъехал ближе — стало видно, что в руке его палица, красивая и крепкая с золотой рукояткой чеканной работы.

Глаза короля смеялись. Или он просто щурился на солнце? Всё же невероятно, насколько быстро этот человек сумел преобразиться из страшного полуголого дикаря в благороднейшего монарха.

Королевский отряд замедлил ход и остановился, явно ожидая кого-то. И точно: со стороны аквитанского лагеря появилась группа всадников. Один из них вёз пленника, перекинутого поперёк седла. Достигнув королевского отряда, они остановились и спешились. Двое подтащили связанного прямо к ногам королевского жеребца. Вслед за ними медленно, как будто с трудом к королю подошёл богато одетый человек и пал на колени.

   — Лупас, герцог Гасконский, что ты хочешь поведать нам? — осведомился король. Герцог склонил голову ещё ниже и заговорил:

   — Господин, вот я становлюсь вашим слугой, и вот я обещаю вам защищать и оберегать в Гаскони всё против всех людей, какие только будут жить...

Герцог сделал нетерпеливое движение рукой. Тут же ему принесли Псалтирь в изящном переплёте, украшенном серебром и бирюзой. Встав и положив руку на священную книгу, он повторил примерно то же самое и застыл, глядя на Карла снизу вверх. Тот молчал. Потом обернулся и бросил выразительный взгляд на своих воинов. Тут же двое спешились. Один из них погрузил руки в размокшую после дождя землю и вытащил ком размером в две горсти. Другой завернул этот ком в расшитый шёлковый платок и с поклоном подал королю. Его Величество передал узелок с землёй герцогу Гасконскому со словами:

   — Принимаем твою клятву. Прими от нас эту гасконскую землю, которую ты клялся защищать. Да будет имя Господне благословенно!

В этот момент всеми забытый связанный пленник попытался тоже стать на колени перед королём. Карл поинтересовался:

   — А что нам скажет изменник?

Должно быть, Гунольд Аквитанский мог иметь достойный вид. Всё у него было для этого: отличное сложение, благородные черты лица, богатые одежды... Однако сейчас он выглядел жалко. Я стоял близко и хороню видел его глаза. Они покраснели и помаргивали, будто от слепящего света.

   — Ваше Величество! Понимая всю чудовищность своего греха, я всё же осмеливаюсь молить... я молю о милосердии... позволить мне выпить смертельный кубок...

   — Человеку не дано совершить грех, который не может быть прощён Богом. Гунольд Аквитанский! Ты будешь отправлен в один из монастырей в Австразии и проведёшь остаток своей жизни в покаянии.

Гунольд попытался воздеть связанные руки к небу:

   — Господи! Я и помыслить не мог о таком милосердии! Да благословит всемогущий Бог нашего короля Карла!

Вот так на моих глазах закончилась многолетняя аквитанская война.

Мы возвратились в лагерь. Карл приказал раздать воинам вина и всякой снеди. В своём шатре он устроил небольшую пирушку для избранных. Я стоял у шатра, не зная, куда податься. Спрашивать короля казалось неуместным.

Вдруг он сам обратил на меня внимание:

Мальчик, укушенный молнией! Ты что же стоишь, как чужой? Заходи. Ты отлично поработал талисманом в сегодняшнем сражении. Ну? Что сам-то скажешь?

Я совсем растерялся, но Его Величество ждал ответа.

   — Думаю, моей заслуги в том нет, — сказал я, — всё произошло благодаря вашему уму и вашей удачливости.

Он кивнул с важностью:

   — Удачливым помогает Бог, если мы действуем во славу Его.

«Как у него ловко получается подводить под славу Божию личную выгоду», — подумал я и поспешно опустил глаза, чтобы в них не прочиталось чего лишнего. Впрочем, король уже не смотрел на меня. Гостеприимно открыв передо мной полог шатра, он обернулся к проходившему мимо высокому молодому воину с огромной копной каштановых вьющихся волос: На поясе воина висел большой рог, украшенный серебром.

   — Роланд! Ты, что ли, вздумал бунтовать, как Гунольд Аквитанский? Почему тебя всё ещё нет за королевским столом?

Тот распахнул большие голубые глаза:

   — Не пристало мне за королевский стол, ибо пока что не достоин.

   — Да как ты смеешь говорить такое! Нам лучше знать, кто в нашем королевстве достоин, а кто нет. Э, куда?!

Роланд вдруг исчез за палаткой, и раньше, чем Его Величество успел что-нибудь сказать, появился снова, держа за лапы двух ощипанных уток.

   — Вот. Теперь я достоин.

Карл усмехнулся:

   — Ты не можешь без шуток. Ладно. Надеюсь, твои утки достаточно жирные.

В шатре стало тесно из-за набившегося туда народа. Король сидел выше всех, на деревянном кресле со спинкой. Рядом с ним, на скамейке пониже, расположилась королева-мать, по другую сторону — Роланд. Остальные сидели просто на шкурах. Мне поначалу указали место у самого входа, но Его Величество, отыскав меня взглядом, сделал приглашающий жест, после чего я оказался гораздо ближе к нему — между какими-то знатными воинами. Они посмотрели на меня с удивлением, но не стали расспрашивать.

Вина не жалели. То и дело поднимались кубки за победу над мятежниками. Король, однако, был задумчив. Кто-то в очередной раз предложил выпить за неустрашимого Карла, единственного и нераздельного победителя. «Слава, слава!» — закричали все. Он поднял руку, прервав восторги:

   — Это не слава, а большая печаль в том, что мы — единственный победитель.

Тишина мгновенно воцарилась в шатре. Карл продолжал:

   — Мы должны были сражаться бок о бок с нашим единоутробным братом, но этого не произошло.

Лицо королевы Бертрады потемнело. Со вздохом она произнесла:

   — Сын мой, не суди столь строго брата своего! Он ещё очень молод и горяч, но у него есть время остепениться и признать свои ошибки.

Роланд, раскрасневшийся от обилия вина, встрял без позволения:

   — Карл! Брат твой, конечно, не по-братски поступил, но мятеж-то разгорелся не на его территории. Получается, закона он не нарушил.

Карл молчал. Губы его сжались, и даже следа искорок не осталось в глазах. Наконец он произнёс размеренно и веско:

   — Во-первых, часть Аквитании относится к территории Карломана. Во-вторых... мы — одна страна франков. Так повелел Бог, и не нам менять это. Я пью за Франкское королевство в руках Божиих!

Остаток вечера прошёл скомкано. Кубки поднимались, но прежнего веселья уже не чувствовалось. Больше всех огорчился менестрель, написавший огромную балладу в честь победы Карла над аквитанцами и так и не решившийся её спеть.

Наутро лагерь свернули и выехали в Ахен. По пути Карл посетил несколько аквитанских монастырей, оставив везде богатые подарки.

В Ахене первым, кто встретил меня, была баронесса Имма. Увидев, что я приехал не на её лошади, она закричала:

   — Недостойный мальчишка! Я доверила тебе своё имущество, что ты с ним сделал?!

Лошадь ещё в Аквитании пристроила куда-то королева Бертрада. Мне об этом не доложили. Так и сказал Имме. Она начала кричать, что пожалуется своей царственной тётушке и та покажет нам ...