— Вы имеете в виду духовные посевы?

   — Разумеется. Это очень важно. Мы понимаем, что душа наша помещена в сердце, как глаза в голове. Но глаза могут различать ясно предметы только при помощи солнца или какого-нибудь другого света. Всякий знает, что без света мы и с глазами оставались бы в темноте. Точно так же и мудрость бывает доступна нашей душе, когда кто-нибудь её просветит.

   — Очень похоже на труды Августина, — пробормотал я. Незнакомец оживился:

   — Для меня это комплимент, поскольку я отношусь к его трудам с глубочайшим уважением. Вы не возражаете, если мы всё же познакомимся? Моё имя — Алкуин, или Альбин. А как зовут вас?

   — Афонсо. Послушайте, — смелая мысль пришла мне в голову, — наш король Карл — большой поклонник Августина. Мне кажется, он будет рад побеседовать с вами.

Алкуин с сомнением покачал головой:

   — Я много наслышан о вашем короле и был бы несказанно рад знакомству, но разве это возможно?

   — Постараюсь помочь вам, — сказал я, вставая с церковной скамьи.

Привёл этого странного сакса к королю, Его Величество обрадовался беседе, завязавшейся между ними. Мог ли я тогда предположить, что эта встреча послужит началом крепкой дружбы, которая постепенно вытеснит меня из круга королевских приближённых?

Сейчас, на римской дороге девятнадцать лет спустя, я с трудом понимаю происходящее во многом из-за Алкуина. По его вине я почти перестал бывать в королевских покоях. Карлу беседовать с ним несравненно интереснее. Впрочем, о многом я научился догадываться без слов.

Например, я почти уверен — тот странный больной монах в повозке, что приехала как-то в сумерки в ахенское палаццо, был именно папа Лев. Поговаривали, будто ему, страшно избитому, удалось сплести верёвку и сбежать из тюрьмы, куда его запрятали обвинители. Значит, Карл с этим новым папой уже обо всём договорился заранее. Лишь бы третьи силы не оказались сильнее. А силы эти велики и разнообразны. Помимо народов, составляющих всё растущее королевство Карла, имеется Византия, привыкшая смотреть на варварский Запад свысока, несмотря на все наши достижения. Подумать только! Там живут мои соплеменники. Но как же чужды и непонятны они для меня!

...Между тем обряд крещения маленького принца, ради которого мы проделали столь далёкий путь, свершился. И тут уже удивились все. Мальчика при крещении нарекли Пипином, как бы забыв, что четыре года он прожил Карломаном. Понятно, что имя скандального покойного брата не могло радовать Карла, а по обычаю дозволено менять имена при крещении. Но почему Пипин? А как же старший сын, уже носящий это имя? Тут мне стало понятно, отчего его не взяли с собой.

Новоявленный же Пипин сразу после крещения был помазан на царство, несмотря на крайне юный возраст, и стал называться королём Италийским. Старшего принца, десятилетнего Карла, королевским званием не облекли.

Мои неприятные раздумья по вышесказанным поводам развеяла торжественная литургия, отслуженная папой Адрианом в честь нового короля Италии и в знак благодарности Карлу, одарившего наконец святую церковь землями. Чита ди Кастелло, Орвието, Тосканелла, Савона, Популония и Гроссето вошли в состав римской Тусции, как ещё раньше Перуджа. Глаза папы сияли. И как же прекрасно пели в Латеранской базилике!

   — Вам нравится григорианский хорал, уважаемый Афонсо? — спросил Алкуин, стоящий рядом со мной. Я кивнул. — Надеюсь, мне удастся внушить любовь к этой музыке Его Величеству! — продолжал он увлечённо. — Уже давно я собираю лучшие из церковных песнопений и выверяю их на предмет правильной подачи текста. Иногда встречаются распевы, коверкающие ударения. Если бы во всех частях христианского мира пелись одни и те же песнопения — это бы здорово объединило людей. Вы не находите?

   — Да, — сказал я. — Да, несомненно.

Вдруг на меня навалилось осознание беспросветного ничтожества собственной жизни. Не богач, не воин, не греческий шпион. Я считал себя учёным. Но учёный это — Алкуин, кипящий идеями, Павел Диакон, владеющий ювелирным слогом, может, даже коротышка Эйнхард, умеющий делать выводы из прочитанного. А я, обладатель сверхъестественной памяти, не знаю, что с ней делать. Я — маленькая ходячая библиотечка. И так будет всегда. Во веки веков. Аминь.

Суровые мужские голоса вели мелодию григорианского хорала, сливаясь с ангельскими голосами мальчиков...

Во время нашего пребывания в Риме произошло ещё одно интересное событие. Приехали эмиссары от византийской императрицы Ирины. После смерти своего супруга Льва она была регентшей при малолетнем сыне Константине, но фактически — правила сама.

Византия имела статус единственной христианской империи и конфликтовала с римскими понтификами по поводу почитания икон. В 730 году в Константинополе иконы приравняли к идолам и начали уничтожать. Ирину вопросы политики интересовали больше тонкостей веры. Сейчас, когда Византии грозил некий «силицийский антиимператор», успевший окопаться в Африке, она искала поддержки у нашего Карла, прославленного военными удачами и миссионерством, и отказывалась от иконоборчества, чтобы сблизиться с Римом.

Эти новости окрылили меня. Возможный союз Рима и Византии как бы уничтожал противоречие всей моей жизни, разрушая тёмные тени прошлого. Я бросился со рвением читать по-гречески и впервые начал находить в этом языке что-то родное.

К сожалению, подобные союзы могут заключаться годами. Карл не бросился на помощь Ирине, но предложил вариант брака своей дочери Ротруды с её сыном и, кажется, порадовал этим эмиссаров. Во всяком случае, при дворе Карла остались византийский евнух и нотариус, чтобы обучать греческому языку и хорошим манерам юную принцессу.

Вернувшись домой, король тут же отбыл в Саксонию — восстанавливать Карлсбург, разрушенный Видукиндом за время нашего отсутствия. Он руководил восстановлением настолько спокойно, словно ремонтировал крышу, протёкшую после весеннего ливня.

На бесконечные укусы Видукинда он теперь тоже реагировал, как на грязную, но необходимую работу. Гораздо больше его заботил вассал, союзник и дальний родственник — Тассилон, герцог Баварский. Карл никогда не доверял ему. Ещё во времена правления короля Пипина герцог уклонялся от вассального участия в аквитанских войнах, да так и остался безнаказанным за давностью. Сейчас позиции его упрочились. Он не затевал великих дел, вроде спасения испанских христиан или обращения саксов, но хорошо следил за малыми. Например, построил прочную и богатую церковную структуру в Зальцбурге и упросил папу Адриана стать крестным его сына, раньше, чем это сделал Карл. А главное — он был женат на дочери свергнутого Дезидерия, и жена постоянно подбивала его на мятеж против нашего короля. Она верила в возрождение Лангобардии с помощью поддержки Византии — ведь её брату Адельхизу удалось стать константинопольским патрицием.

Карл знал обо всём этом. Ненадёжная Бавария торчала словно гнилой зуб между франками и лангобардами, но формальных поводов придраться к герцогу не находилось.

Случай, развязавший королю руки, произошёл в одно из моих последних присутствий на советах, после чего я был окончательно отстранён от составления документов и переведён в библиотеку на «службу более возвышенную, ибо она имеет своей целью сохранение текстов для будущих поколений».

Карл с Герольдом и Борнгардом обсуждали испанские дела. Говорили о создании в Героне, где оставался наш гарнизон, пристанища для христианских беженцев. Придумывали, как склонить к переговорам неуловимого Видукинда. В углу неприметно сидел один из тех людей, которые часто приносили Карлу важные вести из далёких земель.

   — А с чем ты сегодня? — спросил король этого человека, прервав спор Борнгарда с Герольдом.