— Совсем плоха я стала, — сетовала королева-мать, — хотела помочь моей девочке, а вместо этого сама превратилась в обузу.

Мы продвигались в глубь Испании, наводя ужас на местных жителей. Этот ужас происходил уже не только от устрашающего вида франкской конницы, тяжело сотрясающей каменистую испанскую землю, но и вследствие разбоев, учиняемых то тут, то там. В лангобардском походе Карл не позволял своим людям ничего подобного. Правда, войско тогда состояло только из франков, да и Лангобардия — страна христианская. Здесь же, в полумусульманской Испании, в отряде половину составляли весёлые баварцы и полудикие саксы, а они требовали немедленной добычи.

Между тем несравненный Сулейман-аль-Араби, как сквозь землю провалился. Никаких признаков его пребывания не наблюдалось ни в Барселоне, ни в Героне. В этих местах мы встретили второй отряд под предводительством Борнгарда — Карл планировал воевать проверенным способом, разделив свои силы и окружив ими противника. Беда в том, что окружать оказалось некого. Наёмники, увидев заминку, начали дружно роптать. Тогда король решил на свой страх и риск осаждать Кордову, о которой ему как раз и говорили сарацины.

Поход этот не нравился мне с каждым днём всё больше. Настораживали местные жители. В отличие от жизнерадостных лангобардцев и мрачных, не скрывающих своей враждебности саксов на их лицах вообще не читалось никакого выражения. По мне — так лучше бы откровенно злились. Да и дисциплина в войске оставляла желать лучшего. Как чётко и слаженно всегда двигалось воинство Карла! Сейчас же, разбавленные саксами и баварцами, мы превратились в толпу разбойников.

И разговоры наёмников приводили меня в содрогание. Говорили они чаще всего на плохой латыни.

   — Что-то я не пойму, кто здесь христиане... — донеслось до меня на очередном привале, — кого защищаем-то?

   — Я — так свою шкуру, — ответили ему, — а у тебя иные размышления на этот счёт?

   — Да хотелось бы и серебришка заполучить. Шкуру-то и дома можно поберечь.

   — А как же «священная война»?

Кто-то засмеялся.

   — Этим пусть занимается папа римский, да архиепископы. А у нас денег нет, райские блага всё равно не купить — главное, чтобы при жизни в аду не очутиться.

Раздался дружный хохот. Я увидел Эйнхарда, бредущего куда-то с чернильницей и пергаментом.

   — Что, будешь описывать весь этот Содом с Гоморрой? — спросил я его. — Думаешь, это понадобится Павлу Диакону?

   — Понимаю твои сомнения, дорогой Афонсо, но я пишу для себя. Буду размышлять на склоне дней о людских страстях. Конечно, если доживу.

Карл стал лагерем у Кордовы и выслал её эмиру — нехорошему человеку, как помнится, посланника для переговоров. Нехороший человек подтвердил свою репутацию. Посланника больше никто и никогда не видел.

Тогда король отдал приказ штурмовать город. После яростного броска изголодавшихся по добыче баварцев и саксов ворота города открылись, чтобы выпустить парламентёров. Руководил ими некто Марсилий. Он сообщил о восстании в Кордове и свержении эмира. И пожелал стать верным вассалом великому королю. Карл потребовал заложников в знак верности, и Марсилий с радостью оставил во франкском лагере своих спутников, которые, как выяснилось позже, не понимали ни латыни, ни франкского наречия. После чего вернулся в город, пообещав Карлу организовать назавтра пышную встречу силами жителей Кордовы.

Поутру, однако, никто не вышел за ворота. Прождав до вечера, Карл, взбешённый вероломством Марсилия, приказал воинам войти в город. Всем — и баварцам, и саксам, и франкам — пришлось испытать жестокое разочарование. Эмирский дворец оказался пуст — никаких сокровищ, а заложники не понимали, что от них хотят и, скорее всего, вообще были случайными людьми. Удовольствовавшись мелкими грабежами, разношёрстное воинство Карла покинуло город, оставив небольшой гарнизон для поддержания порядка, и двинулось в Сарагосу. Там король надеялся найти несравненного Сулейман-аль-Араби и потребовать от него объяснений.

Измученные зноем, мы двигались по негостеприимной Испании. В полдень, когда солнце пекло особенно немилосердно, в воздухе появлялись странные полупрозрачные сущности: животные на тонких паучьих ногах, полукорабли-полуженщины, шагающие виселицы. Я решил поначалу, что схожу с ума от жары, но Эйнхард видел ровно то же самое. От полуденных бесов страдала и королева-мать — ужас поселился в её глазах. Напрасно добрая Хильдегарда утешала её, стараясь не замечать собственных страданий.

Дремучая и болотистая Саксония казалась мне теперь милым добрым краем по сравнению с этой непонятной страной, где подвох таился под каждым придорожным камнем.

Я не удивился, когда ворота Сарагосы прямо у нас перед носом с шумом захлопнулись.

Карла это тоже не удивило.

— Готовимся к осаде, — велел он.

Стены Сарагосы выглядели не хуже, чем в Павии, и я понял — мы останемся здесь надолго. Сразу же начались лишения. Палатки не спасали от изматывающего зноя. К тому же баварцы, несмотря на запрет, изрядно уменьшили запасы вина. Теперь его приходилось ограничивать ещё сильнее, а знающие люди говорили, что в такую жару без вина можно тяжело заболеть.

Настроение у всех портилось день ото дня. Франки нервничали, саксы ходили с мрачными лицами. Только баварцы, меньше всех чувствующие себя на службе у короля, сохраняли присутствие духа и даже находили силы, распевать песни.

К исходу месяца нашего стояния у стен Сарагосы король созвал совет.

Подходя к королевскому шатру, я услышал возбуждённый ропот голосов. Потом их перекрыл высокий голос короля, и все разом замолкли.

   — Мы должны сохранить своё лицо, это главное для нашего королевства!

   — Именно об этом я толкую здесь уже невесть сколько времени! — закричал Роланд.

Я осторожно пролез в шатёр и сел на землю у самого входа, искоса поглядывая на бретонца. Тот покраснел от гнева. Ноздри его трепетали, глаза метали молнии.

   — У нас разные представления об этом лице, — сказал Карл спокойно и устало. — Для тебя, к сожалению, важнее всего личное мужество, а не честь королевства.

   — Вы считаете, король, что можно построить королевство из трусливых людей?

   — Нет, — ответил Карл, — но наше мужество сейчас важнее в Саксонии. Все слышали о новых дурных вестях оттуда. Мы должны покинуть Сарагосу, как это ни прискорбно.

Роланд с такой силой сжал кубок, что тот погнулся.

   — Мы не можем уехать, не отомстив этому сарацину за обман! Никто не будет уважать нас!

Король взял кубок из рук взбешённого паладина, неодобрительно осмотрев, поставил на стол, но тот упал.

   — Достаточно, Роланд. Мы выслушали тебя. Пусть теперь выскажутся другие. Борнгард?

   — Да, Ваше Величество. Я не думаю, что нужно держаться за Сарагосу. Но добыча всё же необходима. Воины ропщут. Кордовы им недостаточно.

   — Ты прав. Только нужно действовать осторожно. Есть два пути. Взять какой-нибудь сарацинский город, где есть христиане, тем самым упрочив их положение. Или заняться переговорами с басками. Они контролируют все здешние перевалы.

Роланд сидел, низко опустив голову, и ковырял мечом землю. Дождавшись молчания, он мрачно промолвил:

   — Переговоры... Толку от них... Моё дело — предупредить вас, Ваше Величество. Народ повсюду понимает только силу, а на юге — особенно. Я не смогу обеспечить порядок в Бретани после того, как там узнают об оскорблении, проглоченном франками.

   — Но непродуманная сила может нанести ещё больший вред, — заметил Герольд.

Роланд вскочил, опираясь на меч. Глаза его горели бешенством.

   — Я не понимаю — на войне мы или в дамском обществе! — еле сдерживаясь, чтобы не кричать, сказал он. Перевёл дыхание и заговорил немного спокойней: — Ваше Величество! Моё мнение вы знаете, оно не изменится. Позвольте теперь мне идти — я поиграю на лютне, ибо здесь от меня нет толку.

   — Иди, — разрешил король, не глядя в его сторону, с раздражением в голосе. — Итак, Борнгард...