И ему от этого делалось неуютно. А ведь он, крестьянин, любил, как пахнет поднятый лемехом первый пласт земли и от него поднимался едва приметный пар. А от земли, поднятой снарядом, пахло порохом.

Под орудийным обстрелом Силантий не чувствовал холода, беспощадно вдавливал свое тело в снег. Разрывы снарядов, визг картечи заглушали ружейную стрельбу, крики.

Полки давно ждали сигнала к атаке, а она задерживалась. Гвардейцам невдомек: генерал Раух, не решившись отдать команду, запросил согласия генерала Гурко.

Едва заметно начали сгущаться сумерки. У Егорова зародилось сомнение, а пойдут ли они сегодня в наступление? Неужели и завтра валяться в снегу?

Не успел как следует подумать об этом — заиграл сигнал к атаке. Затрубили рожки, забили барабаны. Превозмогая робость, а она почему-то всегда одолевала Силантия в первые минуты перед штыковой, Егоров подхватился, побрел по колено в снегу через поле. Наступление преображенцев с фронта, с фланга поддержали волынцы.

А накануне по полкам, по ротам читали приказ генерала Гурко, дабы больших потерь избежать, наступать не колоннами, а полинейно, цепями.

И пошли непривычно, растянувшись в цепи, навстречу огрызавшимся траншеям неприятеля. По сторонам от Силантия падали гвардейцы. Некоторые поднимались, торопились вслед за взводными, ротными, батальонными. Впереди преображенцев полковник идет, будто пули не свистят над ним.

Полощется на ветру бархат гвардейского знамени, бьют барабаны. Все ближе и ближе неприятельские позиции. Повернулся полковник, взмахнул саблей, и цепи, грянув «ура!», перешли на бег.

Спешит Егоров, глаз с вражеских позиций не сводит. Еще немного, вот они, совсем рядом. Сейчас сойдутся. Сколько раз приходилось Силантию участвовать в штыковом бою, а преодолеть неприятное чувство, когда на тебя, выставив берданку, прет турок, и ты нутром ощущаешь холод стали, не смог.

Но на этот раз османы не выдержали, не приняли, атаки, отступили, покинув траншеи. Не задержались и на второй линии… Наблюдавший за боем генерал Раух срочно послал к Гурко донесение: «Бекер-паша отступает, очистив Ташкисен и укрепления на хребте. Дальнейшее наступление гвардейцев приостановил в связи с темнотой…»

А Гурко торопил. Знал, сопротивление врага не сломлено окончательно. У Сулеймана еще достаточно сил и его армию необходимо сокрушить. Гвардии, которую Гурко провел черед Балканы, предстоит не один бой, чтобы открыть дорогу на Адрианополь.

Не покидая штабной домик, Гурко с начальником штаба генералом Нагловским ждали известий от Каталея. Овладев к полудню горой Декоративной, генерал приезжал в штаб с докладом. Иосиф Владимирович поставил перед главными силами задачу — отрезать османам дорогу к отходу, пленить турок на араб-конакских позициях.

Стемнело. В штабном домике зажгли свечи. Гурко молчал, нетерпеливо посматривал на часы. Уже давно пора вернуться связному офицеру. Что же случилось? Выехать лично, но на кого оставить командный пункт? Ведь могут возникнуть непредвиденные обстоятельства на других участках. Положиться на Нагловского? Но сложилась слишком сложная ситуация, а на начальнике штаба лежит вся оперативная работа: связь с колоннами, разведка, резервы… Увидав, как через порог переступил офицер связи, Гурко мгновенно понял: случилась беда, встал. Поднялся и Нагловский.

— Что?

— Убит генерал Каталей, скончался тяжело раненый генерал Философ. Командование отрядом принял генерал Карлов.

— Как случилось? — Гурко дышал тяжело.

— Узнав о начавшемся отходе турок с араб-конакских позиций, генерал Каталей с генералами Карловым и Философом, имея всего два батальона, попытались перекрыть дорогу. Генералы шли в цепи со стрелками.

— Где убитые?

— Везут.

— Доложите общую обстановку.

— Заметив обходной маневр главных сил генерала Каталея, Шакир-паша уже днем начал отход с позиций в направлении на Петрачев. Выставленный в заслон Бекер-паша, не выдержав удара преображенцев и волынцев, поспешно отступил на Мирково.

Гурко повернулся к Нагловскому:

— Оставайтесь здесь, а я к войскам…

Иосиф Владимирович Гурко относился к той плеяде генералов, которые не теряли самообладания в сложной обстановке, молниеносно принимая верные решения. И теперь, с сожалением думая о погибших генералах, он уже имел четкий план предстоящих действий. Немедленно, не давая Шакир-паше передышки, наступать на Софию. А армию поведет лично он, Гурко. Первой двинется Кавказская казачья бригада, за ней Раух с гвардией…

И по армии, по войскам приказ генерала Гурко:

— Расчехлить знамена!

Удар был настолько сильным и стремительным, что турки отходили с такой поспешностью, какая не позволила им защищать Софию.

4-го января 1878 года звоном колоколов, запруженными улицами встречала София российские полки. По Западному отряду читали приказ генерала Гурко: «Пройдут годы и потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: «Здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей…»

В Софии дошло до Гурко печальное известие: в безнадежном состоянии находилась баронесса Вревская. Медицинская сестра Юлия Петровна заболела тифом, и от нее отказались все. За ней некому ухаживать и присматривают лишь те солдаты, бывшие раненые, которых выхаживала она.

Иосиф Владимирович немедленно телеграфировал главнокомандующему, просил принять участие в жизни баронессы, сестры милосердия, чувствовал себя виноватым, что не нашел времени, чтобы проведать ее, и даже не ответил на письмо.

Теперь он понял, она неспроста написала ему. Баронессе, привыкшей к иной жизни, на фронте пришлось слишком трудно. Она искала поддержки своим возвышенным порывам. Необходимо было теплым словом ободрить ее. Кровь и грязь, физическое напряжение и болезнь сломили баронессу…

И Гурко решил, когда он будет в штабе Дунайской армии, то непременно отправится в Белу и поможет Вревской. А пока такое представится, он сел за письмо ей…

Узнав о переходе Гурко через Балканы, Столетов немедленно поделился известием с защитниками перевала.

Священник отслужил благодарственный молебен, а интенданты увеличили солдатское довольствие. Все понимали, скоро должен наступить конец шипкинскому сидению.

Для Поликарпа Саушкина и других защитников Шипки опаснее турецких атак, орудийного обстрела и голода оказались морозы с пронизывающими до костей ветрами.

Завывает по-волчьи непогода, навевает тоску. Укутает солдат голову башлыком, а шинель не греет. Сапоги железными от мороза становятся, как ни топчись, как ни пританцовывай, а мороз пальцы ног прихватывает. Солдату бы устилку из соломы да портянку суконную, а откуда их взять?

«Терпелив народ российский, — подумал Саушкин, — ан до поры». И не раз вспоминал Поликарп слова Халтурина: «Аль нужна война народу русскому. Сколь их, горемык, поляжет в землях чужих… Одно и оправдание — свободу болгарам добывать идут», — думал Саушкин.

В воскресную ночь выпало Дьячкову и Сухову в пикете стоять. Разводящий унтер увел Сухова, а Дьячкову сказал:

— Ты, Василий, Сухова сменишь, я за тобой зайду…

Рядом с Дьячковым в землянке Саушкин грыз сухарь, водой запивал. Стены землянки влажные, а солдат, что сельдей в бочке набилось, оттого дух тяжелый, спертый. Кому места на нарах не досталось, спят сидя. Стонут, бормочут. Запрокинув голову, один из стрелков храпит с надрывом. Солдаты возмущаются:

— Толкните его!

Шинель у Саушкина взмокрела, если выйти на мороз, колом встанет.

Рядом с Поликарпом два стрелка, попахивая махоркой, переговариваются. Табак злой, в горле дерет.

— Назвали чудно, Шипка, Шипка. Аль горы как шипы?

— Не-е, в этих горах шиповника много.

— У нас в Перми красотища, в лесу ягоды, грибы.

— Пермяки — соленые уши, — беззлобно подтрунил второй стрелок.

— А почему так кличут? Вот, говоришь, а сам не знаешь! В Устюжине соль мололи, и пока мужики за загорбки кули погрузят, за ушами соль пластом. А ты из Нижнего Новгорода? Ярмарки у вас богатые.