— Вы знаете, генерал, приезд государя меня сковывает. Создается впечатление, будто он вмешается в руководство армией. Раздражает меня и Милютин. Его постоянные советы надоели. Вы спрашиваете, когда император возвратится в Санкт-Петербург? Судя по тому, как он здесь обжился, нескоро, если не к концу войны. Вы слышали, вскорости сюда прибудет князь Горчаков. Остается приехать министру финансов и молодой царице с фрейлинами, и нам не до походной жизни.

— Ваше величество, не пугайте меня Рейтерном. В делах финансовых мы с вами не ангелы.

— Победы нашего оружия все простят.

— Будем уповать на волю Всевышнего… Однако, если вы, ваше высочество, главнокомандующий, да чувствуете себя скованным, то я будто сижу на раскаленной сковороде. Мне кажется, что военный министр все время пытается обвинить меня в чем-то.

— Необходимо потребовать от Криденера соображения по взятию Плевны. При сложившейся ситуации, как ни прискорбно, Милютин оказался прав.

Маленький седенький генерал кивал, подобно китайскому болванчику:

— Я свяжусь с генералом Криденером по телеграфу… В тот же самый час, когда великий князь беседовал с Непокойчицким, в царской квартире Милютин высказывал свое неудовольствие Александру Второму:

— Ваше величество, генерал Криденер допустил непозволительную медлительность. Вместо того, чтобы быстро заняв Никополь, бросить отряд против двухтысячного плевненского гарнизона и овладеть Плевной, он выжидал. Этим и воспользовался Осман-паша.

— Простите, Дмитрий Степанович, мы люди с вами хотя и военные, но не будем вмешиваться в стратегические разработки Дунайской армии. Нам пока не в чем упрекнуть ее штаб. Генерал Гурко уже осуществляет спуск в Забалканье.

— Но это генерал Гурко, а что касается действий Западного отряда Криденера, то его ошибка ох как дорого обойдется Дунайской армии.

— Не надо предрекать, Дмитрий Алексеевич.

— Предвижу, ваше величество. Что же касается генерала Гурко, то с силами, какими он располагает, Передовой отряд без поддержки других отрядов и главных сил армии способен выполнить лишь тактическую задачу или разведку боем, наконец, военную демонстрацию. А ошибка, если не сказать большее, Криденера, связана с многими жертвами.

— Да, я с вами согласен, Криденер допустил оплошность, но не надо нагнетать обстановку, Дмитрий Алексеевич. В Кишиневе мы имели удовольствие собственными глазами лицезреть отличное состояние Дунайской армии. И, полагаю, великий князь Николай Николаевич сам разберется с генералом Криденером. — И, вдохнув, закончил разговор: — Ах, Дмитрий Алексеевич, знаете, о чем я сейчас подумал? Сегодня мне доставили почту из Санкт-Петербурга. «Русский инвалид» сообщает: в Большом театре идет «Баядерка», а в Мариинском — «Жизнь за царя», в Александрийском — «Гувернер», а мы тут, на Балканах, лишены прекрасного…

Четырехугольник крепостей Силистия-Рущук-Пумов-Варна вызывал серьезную озабоченность у русского командования. Особенно с того дня, когда вместо Абдул-Керим-паши Стамбул назначил главнокомандующим Махмет-Али-пашу.

В районе четырехугольника сосредоточилась семидесятитысячная турецкая армия. Столь значительные силы создавали восточному крылу Дунайской армии непосредственную угрозу. Турки могли в любой момент начать здесь наступление либо ударить по русским тылам в Румынии. Именно из этого исходил штаб Дунайской армии, выдвинув против Восточно-Дунайской турецкой армии Рущукский отряд цесаревича Александра и Нижнедунайский генерала Цимермана.

Перезрелому наследнику российского престола до самого конца войны так и будет суждено выполнять миссию защитного барьера.

Однако не станем слишком жестоко судить дела и поступки императорской семьи, тем более цесаревич выполнял предписание великого князя Николая Николаевича. Последний по-своему был прав. Новый главнокомандующий турецкой армией Махмет-Али-паша, взяв в свой руки Восточно-Дунайскую армию, начал готовить ее к наступлению. По его настоятельному требованию Стамбул, сняв с Кавказского фронта четырнадцать таборов пехоты, направил их в распоряжение Махмет-Али-паши. Одновременно тридцать шесть новых таборов формировались внутри четырехугольника крепостей.

К концу июля Махмет-Али, сформировав полевую армию, сосредоточил ее у Разграда…

А от Разграда до Плевны сто двадцать верст.

К Кубанским казакам-пластунам Гурко попал к вечеру, когда остановились на ночевку. Палатку есаула увидел издалека. Она единственная в казачьем биваке. Горели костры, казаки варили ужин. Иные тут же, улегшись на траву, спали. От казанов пахло мясом. Гурко удивился, интенданты давненько не баловали солдат ничем мясным, однако расспрашивать не стал.

Есаул Баштанников, кряжистый казак с убеленной сединами головой, встретил генерала радушно, хлебосольно. Казак внес несколько кусков мяса на шампурах, испеченных на угольях пышек, из плетеной сумы Баштанников извлек бутылку сливовицы.

Гурко покачал головой:

— Знатное угощение, есаул. То-то гадал, отчего генерал Скобелев усиленно зазывал меня к казакам.

— Мясом, ваше превосходительство, мои пластуны сегодня расстарались. В лесу кабана дикого убили, каштанами пасся.

Из-под нависших бровей на Иосифа Владимировича смотрели черные, с косым разрезом глаза. По всей видимости, предки есаула, запорожцы, расстарались, влили в свою кровь какой-нибудь турчанки.

Баштанников разлил сливовицу по глиняным чашам.

— Не обессудьте, ваше превосходительство, по-нашему, по-кубански.

Выпили, есаул крякнул, разгладил сивые усы, протянул генералу шампур.

— Закончим войну, ваше превосходительство, ждем вас к нам, на Кубань. Охота у нас знатная, хоть на кабана, хоть на птицу. А уж рыбалка, да никакая-нибудь рыба, а царская, осетр, белуга. Балыки вялим, икру отбиваем, бочонками солим. — Неожиданно сменил тему: — Как мыслите, ваше превосходительство, одолеем турка к снегам?

— Как воевать будем.

— И то так.

— Скоро надо ожидать прибытия из Черногории новых таборов. Морем плывет визирь Сулейман-паша с войсками, а он военачальник отменный, решительный… — Немного погодя, добавил: — Избави Бог, замешкается генерал Криденер с корпусом у Плевны и турки ее укрепят… Тогда Дунайская армия задержится у Плевны… То же с Шипкой случиться может…

Откинув полог, казак внес пузатый, медный самовар, поставил посреди палатки.

— Пластуны с самоваром? — удивился Гурко.

— В обозе возим, ваше превосходительство. Грешным делом, люблю чайком побаловаться. А заварочка у нас дедовская, с запорожских времен, молодые веточки вишни либо яблоньки. Что под рукой.

Гурко пил с наслаждением. Чай пахнул сливами.

И вспомнилось Иосифу Владимировичу: Москва… Трактир в Охотном ряду… Половые в косоворотках… На столиках блеском сияли громадные самовары, высились горы баранок и клубился пар над чашками…

И сказал Гурко, что тревожило:

— Армии Дунайской до снегов бы через Шипку перевалить, завьюжит, быть беде.

— Казачков наших там недостает. Они бы постарались выбить турок с перевала.

— Здесь, есаул, не разовая операция нужна, Шипку не только оседлать надо, ее удержать требуется, дорогу в долину обеспечить.

— Надеюсь, ваше превосходительство, в штабе понимают это.

Гурко потер виски:

— Предложил я великому князю создать ударный отряд из нескольких сотен драгун и казаков генерала Краснова да ваших пластун и выступить к Шипке. И командовать отрядом поручить Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, он ведь без дела.

— Что главнокомандующий?

— Против Непокойчицкий. Однако великий князь генерала Непокойчицкого не поддержал. Поэтому я и у вас. Надеюсь, скоро вам предстоит поступить в распоряжение генерала Скобелева. — Гурко поднялся: — Спасибо вам угощение, есаул.

Балканы! Стара Планина! Мать-Покрова вольнолюбивых болгарских гайдуков…

Едва Передовой отряд вышел из ущелья, и вот они, горы. Высокие, в зеленом лесном массиве. Гранитные скалы, леса, поляны, на которых вольно разросся дикий шиповник. Разлапистые деревья грецких орехов, а у вершин альпийские луга: сочные травы с крупными и мелкими цветами, желтыми, синими, белыми и красными, отчего все казалось застеленным огромным, искусно сотканным ковром.