Но генерал Гурко дерзнул пойти наперекор этим убеждениям. В назначенный день, когда войска должны были выступать, с вечера мороз неожиданно отпустил и пролил дождь. Земля враз разбухла, сделалась липкой, образовались хляби.

— Эка напасть, — сокрушались солдаты.

К рассвету дождь сменился снегом, Нагловский посмотрел на Гурко. Тот сказал:

— Велите начать марш…

День еще не начался, но авангард уже выступил. Съехав на обочину, Иосиф Владимирович провожал колонну. Полки шли побатальонно, поротно. Играли трубы, били барабаны. Семьдесят тысяч солдат российской гвардии двинулись в беспримерный поход через зимние Балканы. Опережая всех, ушли саперы. Болгары в белых бараньих тулупчиках и бараньих тапках шли обочь дороги, подминая снег и грязь. Завидев русского генерала, они остановились, поздоровались нестройно. От толпы отделился крепкий дедко, поклонился:

— В помощь тебе, из Ловчи.

Гурко улыбнулся, довольно погладил рыжую бороду:

— Спасибо, братцы. Премного благодарен. Идите с саперами, расчистите путь для армии.

Болгары заторопились, а вслед им понеслось напутствие стрелков:

— Вы нам дорогу-то проложите!

Ушли болгары, и Гурко тронул коня. Чавкала грязь под копытами, а солдаты переговаривались:

— Эт-ко, декабрь, а мороз легкий забрал!

— К полудню ударит, скользить будем!

И угадали. Еще и полдень не настал, как подуло с севера, погнало порошу и не замедлил мороз. Пороша колючая секла лицо, а ветер обжигал…

Силантий Егоров накануне в бане вымылся, веничком молодое тело постегал, отдохнул и теперь шагал легко. Был Силантий велик ростом, оттого и в гвардию его зачислили.

Вспомнился Егорову ночной разговор с Тотлебеном, когда он на посту у штаба стоял. Посмеялся солдат странности генеральского вопроса, соскучился ли он по земле. Ну как можно не тосковать по проложенной борозде, по первым всходам сжатой ржи, связанной в снопы? Ему ли, барину, понять, как стучат цепа на току и сквозь колючую пыль пахнет зерно…

А воевать что, он, Егоров, и повоевать сумеет, коли за правое дело…

В три часа день к вечеру клонился, а половина колонны авангарда Рауха еще как следует не втянулась в гору.

Пройдя ущельем верст шесть, Гурко сошел с коня и оказался в окружении штаба и командиров частей. Отсюда тропинка круто забирала вверх. Все здесь — шоссе, дорога, все тропинки были запружены орудиями, зарядными ящиками, толпились солдаты. Командиры частей окружили Гурко, жаловались на трудности подъема.

— Лошади не потянут, — оправдывался полковник Сивере. — Дорожка скользкая, пешему не взобраться, а каково артиллерии?

Гурко сказал, что отрезал:

— Выпрягите лошадей, люди вытянут. Солдат российский гору одолеет!

Орудия тянули медленно, Гурко торопил, посылал к Рауху записки, требовал ускорить движение. Объехал стороной солдат, тянувших пушки. Они подбадривали друг друга, отпускали соленые шутки.

К солдатам спустился генерал Раух, раздался его хриплый голос:

— Почему загородили дорогу? Где командир батареи?

Появился командир батареи, закричал:

— Что приостановились? Тяни ее!

Подъехал Гурко, соскочил с коня:

— Ребята, братцы, поднажмите, за вами другие следуют. Не задерживайте!

И взялся за гужи.

— Тяжело, ваше благородие. Мы уж сами…

К темени, а темнело в горах удивительно быстро, выбились из сил. Козловский полк, тащивший орудия авангарда, остановился. И тут же Гурко отдал распоряжение на привал.

Генерал присел у казачьего костра. Отсюда дорога вела к перевалу. К Гурко подходили ординарцы, докладывали о продвижении колонн. Неутешительные известия от Вельяминова, путь тяжел для орудий.

— Дмитрий Степанович, — сказал Гурко, — Раух с авангардом продвигается до крайности медленно, как бы турки не пронюхали о нашем восхождении. Избави Бог, засядут в проходах. Подымайте здесь, а я наверх, к Рауху…

Чем выше к перевалу уходил авангард, тем труднее становился путь. Горы в заснеженном лесу, крутой подъем, сузившаяся местами до тропы дорога, гладкая, как зеркало, и скользкая, как каток.

Кони не держали орудия, и они откатывались назад. По ротам разнеслась команда:

— Принять лямки в руки!

И снова впряглись, потащили. Ноги разъезжались на льду, канат обжигал ладони, руки кровоточили. Пройдут солдаты несколько шагов, подложат камни под колеса, отдохнут и снова за лямки.

Не заметили, как подъехал Гурко, с коня долой, за канат взялся.

— Устали, братцы, вижу. Тяжкий переход, но вы русские солдаты. А впереди, братцы, конец пути, победа и отдых!

— Ребята, генерал с нами! — зашумели солдаты. — Раз, два, нажми!

— Ваш благородь, отойди. Не изволь беспокоиться, сами вытянем.

— Преображенцы, слушай мою команду! — раздался голос ротного. — Первый взвод, руби во льду насечки, сбивай с дороги камни!

Ноги по насеченному льду скользили меньше. Пошли веселее. Дорога потянулась над заснеженным ущельем.

— Стерегись! — передавал один другому об опасности.

Стемнело. По колонне объявили ночевку. Солдаты падали от усталости, батарейцы крепили орудия, ротные назначали караульных.

Гурко обходил лагерь, подбадривал:

— Братцы, потерпите маленько, до вершины доберемся, а тем внизу, турки. Мы их в штыки, вот и согреемся. Вы гвардия!

— Скорей бы, ваше благородь. В бою оно завсегда жарко.

На краю леса, у самой дороги, разбил палатку генерал Краснов. Увидев Гурко, зазвал:

— Заходь, Иосиф Владимирович, разносолами не угощу, но саламатины холодной поешь.

Ветер крепчал. Его порывы рвали палатку. Стужа гуляла, выла в ущелье. Деревья гнулись, трещали.

Гурко сел, снял папаху.

— Уморился, Иосиф Владимирович, подъем-то не из легких. У меня, эвон, коленки от усталости дрожат.

Краснов хитро прищурился, крутанул ус.

— Счас бы, ваше превосходительство, в станицу, да с бабой на сеновал, враз бы согрелся… А скажи, Иосиф Владимирович, откуда бы и сила взялась.

Поморщился Гурко.

— Умерьте свой пыл, Данил Васильевич.

Краснов понял: Гурко шутку не принял, поменял тему разговора.

— Сказилась погода, — покачал головой старый казачий генерал.

— Нелюбезны Балканы, — согласился с ним Гурко. — Авось к утру поутихнет.

К рассвету ветер начал спадать, и Гурко поднялся.

— Спасибо, Данил Васильевич, пора выступать…

Силантий Егоров примостился под корневищем разлапистого дерева, заснул. Сначала было холодно, морозно, но потом вроде угрелся, сделалось тепло. А когда будить его стали, насилу растолкали. Кто-то из солдат сказал:

— Еще бы маленько и замерз бы Егор…

Солдаты на ходу грызли сухари, ругали мороз, ветер. Брались за лопаты, расчищали дорогу от снега. Тащили орудия, они не проходили между деревьями, и тогда в ход шли топоры.

Выбиваясь из сил, падали тут же.

— Поднимайтесь, ребята, — кричали и просили ротные, — ненароком обморозитесь, а то и замерзнете!

И солдаты вставали, брались за лямки, тащили орудия. А вдали, где-то далеко-далеко синели в снеговых шапках вершины гор.

Конь под Гурко покрылся белым налетом. Генерал спешился, повел коня в поводу. О солдатах подумал: тяжело им в гору, а каково на спуске будет…

Увидел, несколько козловцев костерок соорудили, хворост не горит, дымит. Подошел. Солдаты замолчали.

— Передохнули, ребята?

— Ваше высокоблагородие, сейчас двинемся. Вот только уяснить хотим, откель у турка зловредность этакая? Поди ж ты, сколь славян под себя заломал. Его бьют, а ему все неймется? — спросил бородатый козловец, опираясь на ружье.

Гурко не стал требовать от солдат прекратить разговоры, решил коротко пояснить:

— Начало тому лет триста, когда турки византийскую империю захватили, а ее столицу Константинополь в Стамбул переименовали, православные храмы в мечети переделали. С той поры византийская империя стала турецкой империей и турки покоряют славян на Балканах. Власть их на татар крымских распространилась. Татар они на Русь насылают. А с той поры, когда Екатерина Великая степи причерноморские к рукам прибрала и города строить начала, Николаев, Одессу, Екатеринослав, а потом и Крым завоевала, Севастополь, построила и флот Черноморский, турки совсем озверели, силой хотят вернуть все, а славян на Балканах притесняют.