Положив бледные, тонкие пальцы на борт лодки, Лайард смотрел на вершину холма, главную, деловую часть Стамбула, его предместья с многочисленными базарами и рынками, лавочками и палатками, где торг ведут всем, что продается на свете: от скота и птицы, оружия и одежды, ковров до всевозможной утвари.

Английского посла особенно привлекал самый большой базар — Безестан. Здесь все гудело и шумело многоязычно. Вдоль крытых рядов теснились и плыли десятки тысяч людей, крутились, как в водовороте, турки и персы, армяне и греки, евреи и арабы. Над всем базаром сладко пахло восточными пряностями…

Хозяин лодки еще говорил о чем-то, но взгляд сэра Лайарда уже остановился на бухте Золотой Рог. Вожделенная мечта корабелов всего мира — иметь такую стоянку. Сколько раз в английском парламенте произносились горячие речи, накалялись страсти вокруг Золотого Рога. Окажись бухта местопребыванием дредноутов ее королевского величества, и русский флот, какой с поспешностью возрождается Россией, окажется навсегда блокированы в черноморской луже…

Одна из задач английского посла — убедить султана согласиться на переход британских кораблей из Безикской бухты в Золотой Рог, но Абдул-Хамид, как хитрый лис, уходит от ответа…

Оставив лодку, сэр Лайард, укрываясь от жары в густой тени чинар, пошел пыльной улицей мимо кофейни, малолюдной в такую пору дня, харчевни, из чрева которой чадило бараньим салом и жареным луком.

На мраморных ступенях мечети нищий в отрепьях тянул руки, причитал слезливо:

— Бакшиш! Бакшиш![18]

Сэр Лайард вытащил из кармана жилета мелкую монету, протянул нищему и не увидел — ощутил в своей ладони туго свернутый листик бумаги.

Опираясь на трость, Лайард постоял чуть-чуть, направился к карете.

В посольстве, усевшись за стол, развернул лист, прочитал: «Аллах милостив…» Британскому послу слова эти сказали о многом.

Великий визирь Мидхат-паша тайно уведомлял: султан хитрит, и с бухтой Золотой Рог вопрос по-прежнему остается нерешенным.

«Нет ничего тайного, что не стало бы явным», — говорит народная мудрость.

Султану донесли: заптий[19] при выходе из мечети усмотрел в поведении нищего и инглиза нечто подозрительное.

Едва карета инглиза прокатила по булыжной мостовой, заптий ухватил нищего за ворот, потащил в полицию.

Ни добром, ни под пыткой нищий виноватым себя не признал и связь с инглизом отрицал.

Абдул-Хамид велел утопить нищего в сточной канаве, а за инглизом установить наблюдение. Султан догадывался: кто-то из его высших сановников-риджал находится в тайных сношениях с английским послом.

Конечно, Абдул-Хамид подозревает каждого, но больше всего великого визиря. Это он или кто-то из его друзей — «новых османов», «младотурок»[20], как они себя именуют, сообщают инглизам обо всем, что происходит во дворце. Кто как не они мечтают видеть Оттоманскую Порту устроенной на европейский лад?

А может, Мидхат-паша готовит переворот, хочет его, Абдул-Хамида свергнуть? Разве не Мидхат-паша и его «младотурки» свергли султана Абдул-Азиза? Став великим визирем, он потребовал принять европейскую систему правления. И на него, султана Абдул-Хамида, Мидхат пытался оказать давление, рисуя прелести конституционного устройства Порты.

А что из того получилось? Конституция для Оттоманской Порты — плохой компас, она подобна туману над Босфором. Он, Абдул-Хамид, будет управлять османами, как велит Коран, ибо милостивый Аллах дал султану власть не для того, чтобы слушать каждого сановника-риджала, а повелевать. И жизнь, и смерть всех османов и народов, какие находятся под властью Порты, в руках его, султана Абдул-Хамида.

Пусть инглизы и их стамбульский посол Лайард думают, что держат штурвал корабля, именуемого Турцией, в своих руках. Он, султан, знает; инглизы так же опасаются гяуров, как и османы…

Абдул-Хамид решает Мидхат-пашу пока не казнить, а, лишив звания, выслать из Порты. Участь великого визиря должны разделить все «младотурки».

В штабе ополчения, которое походным порядком двигалось к дунайской переправе, поручика Узунова дожидалось письмо брата. Уединившись, Стоян распечатал конверт, прочитал:

«Любезный брат мой! Судьбе угодно было разлучить нас неизвестно на какой срок. Когда это письмо найдет тебя, весьма возможно, я уже буду на месте, в корпусе Тергукасова. Теперь же пишу с дороги.

Мой неблизкий путь пестрит интересными и весьма любопытными остановками и встречами. От Ростова, в три конных перехода я добрался до станицы Уманской. Ехали степями. Снег стаял, и нежившееся раздолье местами горбилось курганами — могилами скифских князей. Станичники приспособили их как сторожевые. В Кавказскую войну на высоких курганах высились сторожевые вышки с сигнальными шарами, коновязями, караульными землянками.

Степи с высокой травой, после зимы высохшей, — раздолье для диких кабанов, волков, лис, зайцев и иной живности.

По пути мне попадались стада дроф, казаки именуют их дударями. В степных тихих речках, на берегу нередко поросших камышом и кугой, обилие рыбы, а на плесах, что подобны огромным блюдцам, птицы всякой, вспугнешь — стая небо закрывает…

Уманская — станица старинная, ее курень прибыл на Кубань из Запорожья еще с полковым атаманом Чепегой и войсковым судьей Антоном Головатым.

В Уманской я передыхал два дня. Станица большая, в ней размешается Ейский отдел. (Войско кубанское делится на шесть отделов.) Уманская выставляет два полка.

Рядом со зданием атамана отдела — просторная площадь со старинной деревянной Трехсвятительской церковью.

На площади казаки отмечают праздники, здесь они джигитуют, отсюда провожают на войну свои полки и здесь же встречают их. Для казака война — дело привычное. Их служба начинается с юных лет. Длится она подчас десятилетиями, до старости. Уманцы и казаки окрестных станиц уже направили на Балканы добровольцев, а в конце прошлого года из Ейского отдела есаул Баштанников увел на Дунай две сотни пластунов.

В станице мало больших домов, все больше, по местному выражению, хаты, где к жилой половине примыкает темный сарай. И люди, прежде чем попасть в жилую половину, должны миновать помещение для скота.

В Уманской поселился я в доме урядника Сироты. Хозяйство у него крепкое, и сам он с хитрецой. Его сын служит на Дунае, в Кубанском полку, где, со слов урядника, полковым командиром Кухаренко. Отец этого подполковника в свое время был наказным атаманом Кубанского казачьего войска и дружил с поэтом Тарасом Шевченко…

Из Уманской в сопровождении трех казаков мы по бездорожью, преодолевая неимоверно клейкую грязь, выехали в город Екатеринодар.

Сопровождает меня десятник лет пятидесяти, молчаливый старик.

Однако мне удалось узнать, что он участвовал в Кавказской войне, а в Крымскую кампанию отбивал попытки турок и англичан с французами высадиться у Новороссийска…

Столица Кубанского казачьего войска — Екатеринодар больше напоминает военное укрепление. Ночами в городе темень, чуть съехал с центральной улицы Красной, лошадь в лужах тонет.

Живут в городе казаки, купцы и местная интеллигенция, мастеровые и иной торговый люд.

Есть в Екатеринодаре гимназия, епархиальное училище, магазины и лавки, мастерские и базар…

В местном театре я еще побывать не успел, ибо представления здесь не так уж часты.

Гостиница, где я остановился, имеет громкое название «Гранд-отель». Но этому не верь, нумера здесь тесные и нечистые.

Заходил в управление Кубанского казачьего войска, где нынешний атаман, генерал-лейтенант Кармалин, по словам сослуживцев, прост в обращении и питает интерес к нуждам казаков.

В войсковой канцелярии сказали, что из местного горского населения — адыгов — комплектуется полк, и мне предложили в нем службу, от чего я отказался, ссылаясь на предписание свыше…