На зеленом лугу болгарские священники в полном облачении. Солнечно, и только в стороне синевшей Карпатской гряды клубились кучерявые облака. Они лениво сползали в предгорные долины. А над Балканскими горами небо ясное. Там родина бабки Стояна Росицы, и поручик Узунов вдруг почувствовал, что на Балканах частица и его родины…

Тихо и тепло на плоештинском лугу. В цвету сады, яркая зелень, и оттого луг, где расположились ополченцы, нарядный и веселый.

Из просторной палатки вышел главнокомандующий великий князь Николай Николаевич со штабом, с ним генерал Столетов и другие офицеры. Подошел начальник штаба ополчения подполковник Рынкевич в болгарской форме и с ним самарские гости.

Запели трубы, понеслись команды: «В ружье!», и пять дружин, выстроившись в каре, замерли. У стола, покрытого белой льняной скатертью, остановились главнокомандующий Дунайской армией и начальник штаба генерал Непокойчицкий, генерал Столетов и подполковник Рынкевич.

— На колени! — прозвучал голос Столетова.

К аналою подошли священники, отслужили молебен и, вскрыв ящик, освятили знамя. Развернув полотнище, священники показали дружинникам трехцветное знамя Болгарии — малиновое, белое, светло-синее. Все увидели золотой по черному фону на белой полосе широкий прямоугольный крест, а в его центре образ Иверской Божьей Матери. Повернули полотнище другой стороной. На ней такой же крест и образы славянских первоучителей Кирилла и Мефодия.

Настала минута прикрепления полотнища к древку. Первый гвоздь забили главнокомандующий и Непокойчицкий, затем выбранные дружинники. Крестясь, они подходили к древку, целовали его и только после этого ударяли по серебряной шляпке гвоздя.

Торжественно застыли ряды дружин. Вот к древку приблизился войник в национальном костюме. Был он стар, но держался бодро.

Его грудь украшали награды, а за широким поясом устрашающе торчали турецкие пистолеты и отделанный золотом ятаган.

Это был знаменитый болгарский воевода Пеко Петков, снискавший уважение боевыми подвигами в Балканских горах, где его отряд многие годы наводил ужас на турок.

Столетов протянул Петкову молоток:

— Герою Болгарии!

У старого воина навернулись слезы:

— Всю жизнь я ждал этого часа, вот оно, рождение болгарского воинства! — Повернулся к дружинникам, вытер глаза. Голос его звучал по молодому: — Да поможет Бог пройти этому святому знамени из конца в конец несчастную землю болгарскую! Да осушит его шелк скорбные очи наших матерей, жен и дочерей. Да бежит в страхе все нечистое, злое перед ним, а за ним станут мир и благоденствие!

Подняли древко с серебряным, вызолоченным копьем. Священник прочитал шитое вязью на ленте: «Город Самара — болгарскому народу в 1877 году… Да воскреснет Бог, и расточатся враги его».

Зашелестело знамя, и радостные крики «ура!» огласили луг. Когда все стихло, великий князь повернулся к Столетову:

— Ваше мнение, генерал, по использованию ополчения? Как силу вспомогательную или боевую?

— Считаю, ваше высочество, болгарские дружинники не только способны занять достойное место в рядах действующей Дунайской армии, но и почитают для себя за честь вместе с русскими солдатами освобождать свою отчизну…

Газета «Русский инвалид» в № 100 за 1877 год, высоко характеризуя боевой дух болгарских дружин, писала: «Успех формирования первых двух батальонов превзошел все ожидания. Понятливость, дисциплина, рвение и любовь к делу, добровольно на себя принятому, отличают всех этих болгар, до последнего человека».

В приемной начальника разведки Дунайской армии больше часа дожидался полковника Артамонова средних лет болгарин, худой, как высохший сук, с темной, задубевшей кожей. Вся его одежда — льняная рубаха, расшитая в крестик, и латаные, потертые штаны, ноги плотно обхватывали стоптанные кожаные поршни.

Адъютант начальника разведки читал, делая какие-то пометки, вопросов болгарину не задавал, твердо усвоив, что, если появляются подобные посетители, разговаривать с ними должен только полковник с глазу на глаз.

Посетитель не скучал, не проявлял нетерпения. Усевшись у стены, он дремал. Но стоило скрипнуть двери, как болгарин тут же вскочил. Артамонов широко раскинул руки:

— Здравствуй, Димитр, гость дорогой, здравствуй! В самый раз прибыл. — Пропустив болгарина в кабинет, сказал адъютанту: — Нам кофе. — Сняв фуражку, причесал коротко стриженные волосы: — Рад видеть тебя, Димитр, в полном здравии. В твоих сведениях нужда превеликая.

Кофе пили неторопливо, наслаждаясь. Артамонов задавал вопросы, болгарин отвечал лаконично.

— О чем сообщают Христо Бричка и Энчо Георгиев?

— Им удалось, не вызвав подозрений османов, пройти в самое низовье Дуная, а Живко Нешов пробрался в верховья. Связь держали через голубиную почту. Наши предположения подтверждаются, в районе Систово турки высадки не ждут.

— Почему?

— Дунай широкий и берега крутые.

— А какие силы сосредоточил здесь Абдул-Керим?

— Три табора пехоты в Систово при трех дальнобойных орудиях да батарею и шесть таборов в Вардимском лагере.

Полковник подошел к карте на стене.

— Зимница, Зимница. Что же, Димитр, подумаем. А тебе спасибо. Увидишь товарищей, поклонись им. Передай, Артамонов просил их на своей родной земле, в тылу врага быть нашими ушами и глазами. — Прощаясь, обнял болгарина. — Переплывая через Дунай, остерегись.

— Не первый раз. Пусть братушки скорее освобождают нас. Башибузуки свирепствуют, терпение наше иссякло.

— Скоро, скоро уже.

— Помогай вам Господь.

8-й армейский корпус генерал-лейтенанта Радецкого, переправившись через Прут и не встречая никакого сопротивления, продвигался по румынской земле.

Встали за Бухарестом, вблизи Дуная.

Начало июня выдалось жарким. На горных вершинах таяли снега, а полноводный Дунай местами вышел из берегов, мутной водой затопил прибрежные луговины и тальник.

Федор Федорович Радецкий проверял готовность дивизий Гурко и Драгомирова к переправе. Осмотром остался доволен. Все подручные средства собраны, осталось ждать приказа. Какая дивизия первой начнет переправу, ни он, командующий корпусом, ни Гурко, ни Драгомиров, сопровождающие Радецкого, не знали. Командиры дивизий переговаривались вполголоса:

— Полагаю, Михаил Иванович, Федор Федорович сейчас гадает, какая дивизия на том берегу окажется.

— Думаю, матушка-пехота.

— Скорее всего так. Тогда нам, кавалеристам, в прорыв идти.

Радецкий остановился за кустарниками, долго вглядывался на ту сторону Дуная, на его ширь, сказал:

— Турок на эту преграду уповает, а мы его проучим. Думаю, недолго ждать… Вы, господа, оба на главном направлении.

— Почтем за честь, Федор Федорович.

13 июня разыскал Радецкого фельдъегерь штаба армии поручик Узунов, вручил пакет строгой секретности. В нем генерал-лейтенанту Радецкому поручалось начать переправу через Дунай в ночь с 14 на 15 июня.

Тут же приписка главнокомандующего: «Полагаюсь на вас, Федор Федорович, и на русского солдата. Дай Бог вам удачи».

Прочитал Радецкий, поднял глаза на поручика:

— Как фамилия?

— Узунов, ваше превосходительство, — подтянулся Стоян.

— Узунов? — переспросил генерал. — Не покойного ли графа Петра Васильевича сын?

— Внук, ваше превосходительство.

Лицо Радецкого посветлело:

— Знавал я вашего деда, служил у него. Вы что же, при штабе главнокомандующего состоите?

— Никак нет, ваше превосходительство. Прикомандирован от болгарского ополчения при ставке главнокомандующего, имею разовое поручение.

— Прекрасно. Особенно если в деда удались. — И уже уходившему Стояну сказал: — Советую вам, поручик, задержаться в дивизии генерала Драгомирова. Не пожалеете…

14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова и приданные ей подразделения подтягивались к Зимнице скрытно, ночью. Генерал Драгомиров наказал:

— Огней не разводить, передвижение без песен и барабанного боя. А по прибытии на место соблюдать меры предосторожности: кучно на Дунае не появляться, артиллерию и понтоны маскировать в улицах, у реки, коней на водопой водить малыми партиями.