«Сагол, Ромка, не ожидал!» — хотел было крикнуть Минас, но не успел — Фриц Нойнтэ прыгнул на него сверху.

Он был худеньким, этот Нойнтэ, Минасу удалось сбросить его с себя, прижать к земле.

«Нож! — пронеслось в голове. — Жорин нож!..»

Выхватить нож было делом секунды, он висел на поясе как раз под правой рукой. Минас ощутил шершавую надежность рукоятки, оставалось только ударить. Он на мгновение встретился взглядом со щуплым парнишкой в ненавистном мышином мундире, ненавистном еще с той поры, когда появились на экранах первые военные киносборники и Минас с Ивой и Ромкой ходили смотреть их в кинотеатр «Кавказ».

В глазах Фрица Нойнтэ не было ни страха, ни злобы. Было ожидание. Ожидание удара, отвести который невозможно. Смерть занесла над ним блеснувший на солнце нож. И Фриц смотрел ей в глаза и ждал удара…

Минас опустил руку. Вернее, она сама опустилась. С каким-то неосознанным еще облегчением. Как будто бежал, закрыв глаза, и вдруг открыл их и остановился на самом краю страшной пропасти. Страшной… И Жора говорил, когда дарил нож: страшное это дело…

— Сдаешься? — спросил по-немецки Минас. — Сдаешься или нет, говори!

Нойнтэ ответил тихо, словно про себя:

— Да… — И вспомнил Герберта Траубе.

— Держись, Фриц! — раздалось вдруг сверху, и несколько человек свалились на Минаса, сбили с ног, ударили по голове прикладом. — Молодчага, Нойнтэ, ты здорово ухватился за него! А мы уж думали — капут тебе. Давай вперед! Майер там бесится!..

По наступающей роте с двух сторон вели огонь засевшие за валунами пулеметчики. Во что бы то ни стало они должны были сдерживать ее, пока фаустники не ворвутся в этот проклятый охотничий домик, не выволокут из него немца, который призывал отряд бросить оружие и разойтись по домам.

Бросить оружие!.. Бросить оружие… Эта мысль приходила, наверное, каждому, пугала своей простотой, надолго лишала покоя.

«Выходит, я трус, я не немец, раз готов сдаться русским, как сделали это потерявшие честь солдаты вермахта! Они предали фюрера и фатерлянд, но я останусь верным до последнего вздоха… А Герберт Траубе припрятал листовку… Почему он это сделал?.. Испугался?.. Но ведь и я боюсь. Я тоже боюсь, черт меня побери!..»

Им было по четырнадцать, по пятнадцать. Лишь некоторые успели отпраздновать свое шестнадцатилетие.

Им льстили, их называли храбрецами, верными героями «третьего рейха», надеждой нации. Им прикалывали на мундиры Железные кресты и серебряные медали.

А они боялись. Боли, крови, смерти, друг друга.

Зажмурив глаза, бросались в огонь мальчишки, жестоко обманутые своими равнодушными к человеческим страданиям вождями…

Фаустпатрон разорвался в окне, разметал в стороны тяжелую железную решетку, раскрошил дубовые бревна. Второй, влетев в комнату, снес лестницу и выложенный изразцами камин. Но Ромка продолжал стрелять скупыми одиночными выстрелами — последний диск в автомате. Лежа за каменным порогом дома, он старался упредить фаустников, не позволить им привстать на колено и приладить к плечу такую безобидную на вид трубку.

За лейтенанта Зигля Ромка был спокоен: он успел перебинтовать его и спрятать в подвале дома. Стены подвала были выложены тесаным камнем, такие и пушкой не прошибешь…

Выбравшись наверх, Ромка на всякий случай привалил крышку люка тяжелым резным шкафом. Это уже потом разорвались первые фаусты и ударило по ногам, будто подсекли их сзади. Боли Ромка не почувствовал, только тяжесть, свинцовую, неподъемную тяжесть. Он подполз к порогу и продолжал стрелять до тех пор, пока не услышал за спиной голос ротного старшины:

— Е тут хто-нэбудь живий?

— Есть… — ответил Ромка и, заплакав, прижался лицом к горячему стволу автомата.

«Цуг-машины» с грузом и охраной запоздали на восемь с половиной часов. Они пришли в условное место только на рассвете. Несколько раз им приходилось менять маршрут — советские танки успели перекрыть почти все дороги. И все же караван пробился и прибыл, куда ему было указано.

Вальтер проверил груз. Он находился в полном порядке. Если б еще не опоздание… Впрочем, в расчетах была предусмотрена возможность задержки каравана в пределах десяти часов. Просто теперь вступал в силу один из запасных вариантов: прибывшая спецохрана ликвидирует все «цуг-машины», кроме одной, и сразу же отправится на ней восвояси. Переброску груза к тайнику, прикрытие заключительной операции — все это выполнят те полсотни мальчишек, которых Вальтер приказал Гуго Майеру привести к семи утра.

— Нельзя оставлять тут на слишком долгое время такую кучу людей, — сказал он начальнику спецохраны Петцолду. — Ваши люди должны убраться, как только придут парни снизу. Нельзя рисковать, не тот случай…

Майер со своей группой опоздал почти на час. Он предстал перед Вальтером запыхавшийся и потный; из-под каски выбился кончик перемазанного кровью бинта.

— Где тебя носило, Майер? — Вальтер ткнул ему в нос часы. — Ты знаешь, как называется этот прибор?

— Они насели на нас… — начал было оправдываться тот. — Я хотел… ну того немца, предателя…

Вальтер не спускал с него глаз, и от этого Майеру не шли на ум нужные слова. Черт его дернул впутаться в такую дурацкую историю! Уж лучше было бы и впрямь добежать до русских без выстрела и сунуть им в руки спасительную листовку.

— Кто тебе позволил сделать это?! — Голос Вальтера от ярости вибрировал. — Кто разрешил?!

— Но ведь… Мы уничтожили установку, перебили обслугу, — заторопился Майер. — И взяли того, кто орал в микрофон. По-немецки. Только он не немец, я был прав…

Вальтер из последних сил сдерживал себя. Как хотелось ему влепить Майеру пулю прямо в его потную веснушчатую рожу. Но нет, этого нельзя делать. Нужно быть по-отечески строгим и не более. От настроения этих мальчишек, от их веры в него, в Вальтера, веры без страха перед ним, сейчас зависит все.

— Сколько ты положил людей?

Майер был готов к этому вопросу. Он решил заранее, что назовет цифру «пять». Ну «семь», не больше. Кто мог думать, что разговор произойдет перед строем. Полсотни свидетелей, и любой из них может предать его, сказать Вальтеру, сколько в действительности осталось там, у полуразрушенного охотничьего домика.

Взгляд Вальтера, сухой и холодный, пронизывал насквозь. Рыжие глаза Майера забегали, он шмыгнул носом и пробормотал:

— Около тридцати… Тридцать два…

— Сколько осталось в прикрытии?

— Двести семьдесят шесть… Нет, двести семьдесят пять. Один, Герберт Траубе, он хотел предать, спрятал листовку русских, чтоб перебежать с нею к ним. Мы повесим его сегодня же вместе с этим агитатором. Но я думал, может, вы сначала хотите допросить их, так они здесь.

— Кто твой отец, Майер?

— Владелец аптеки. В Лейпциге. Это та аптека, что на углу…

— Вот и продавать бы тебе клистиры! — В строю хихикнули. — Всем десять минут отдыха! — сказал Вальтер как можно мягче. Даже улыбнулся. — Ну а что касается тебя, — добавил он вполголоса, — то если там, внизу, они не продержатся до полудня, то… тебя тоже повесят. Ты понял?

— Да… — У Майера дрогнули колени. — Так я спущусь туда?

— Ты останешься здесь. И все, кто пришел с тобой, останутся. Следи в оба, любой шаг в сторону будет шагом в могилу…

Непрерывная серая цепочка потянулась от дороги к штольне. Два человека и ящик между ними. Пятнадцать ящиков за один раз, двадцать человек с пулеметами в укрытии. Дорога заминирована, «цуг-машины» ушли, все спокойно.

Вальтер щелкнул головкой секундомера. Темп отличный. Если он продержится до конца работы, то можно будет вернуть треть потерянного времени…

Перед тем как отправить охрану, Вальтер сказал короткую речь.

Строй черных эсэсовских мундиров, строй серых мундирчиков гитлерюгенда. А он с Петцолдом посредине.

— Немецкие солдаты! Мы с вами продолжаем воевать, для нас не существует приказов о капитуляции! То, что сделано вами сейчас, имеет неоценимое значение для нашей общей борьбы, для будущего Германии. Фюрер покинул нас, он ушел из жизни, но остался в сердце каждого истинного немца. Он завещал нам свои идеи, свое дело, свою борьбу. И мы ведем ее вместе с вами, доблестные немецкие солдаты! — Вальтер повернулся к строю охраны. — Сейчас мы расстанемся, но ненадолго. Все вы остаетесь в строю. В этом пакете инструкции, адреса, по которым вы рассредоточитесь на время, деньги. Гражданская одежда в ящике, находящемся в «цуг-машине». Вот ключ, возьмите, штурмфюрер. Вы назначаетесь старшим. На десятом километре начнете переодеваться на ходу. Сходить по одному, порядок указан в инструкции. Удачи вам! Хайль Гитлер!..