Павел кивнул головой. Все верно. Все правильно. Ты молодец, старый летун. Ты сам говорил, что право на легенду надо заработать. Так пусть же эта легенда переходит по наследству. Когда-то Веня хотел, чтобы в его честь сложили песню, хотел быть достойным того, чтобы остаться в памяти людей. Теперь каждый год в день его гибели на Зеленую косу, где стоит обелиск с пропеллером, приходит пионерский отряд имени Вениамина Строева.

Нина спала, свернувшись калачиком на его пиджаке; лицо у нее было по-детски спокойное, перепачканное золой, на лбу царапина, веки вздрагивали — должно быть, она видела сон, может быть, веселый, потому что губы ее тоже иногда вздрагивали, улыбались.

Где-то далеко закричала первая электричка. Немного погодя в деревне загорланили петухи; с реки потянуло свежестью. Возле берега плескалась рыба. «Самый клев», — подумал Павел. Машина, вся мокрая от росы, дремала, уткнувшись в кусты. Начинался рассвет.

Ничто никогда не заменит ему этого утра.

Нина тихо всхлипнула во сне. Павел дотронулся до ее плеча.

— Эй! — сказал он. — Засоня! Вставай пить чай.

— А я не сплю, — пробурчала она. — Я так… — Потом поднялась на локте, зажмурилась — солнце уже встало над лесом и светило ей прямо в глаза — и сказала: — Здравствуй! Нам уже пора ехать?

— Ага… Но сначала мы все-таки позавтракаем. Теперь не скоро придется вот так сидеть на берегу, свесив ноги к воде, есть картошку и слушать, как брешут собаки.

— Тогда давай уж здесь и пообедаем. — Нина рассмеялась. — Куда нам теперь спешить?

— Нам надо еще собрать чемоданы, — сказал Павел.

— Успеем… Много ли собирать?

Она протянула руки, обняла Павла за шею и поцеловала. Он боялся что-нибудь сказать, потому что уже говорил однажды «люблю», даже думал, что это так. А сейчас ему просто хотелось молчать и чувствовать эти прохладные губы, эти руки, сплетенные у него на шее.

— Нам надо успеть собрать чемоданы, — сказал Павел, — чтобы вовремя встретить Варга на мысе Кюэль.

— Да, — сказала Нина. — Надо торопиться, чтобы никто не сдал в утиль наш колокол на мысе Кюэль…

Капитан Варг сидел в купе и смотрел в окно. Ничего интересного за окном не было: мокрые поля, перелески, одинокие деревни, тоже мокрые и потемневшие от непрерывных дождей; изредка мелькали пустые платформы, домики путевых обходчиков с непременной коровой или козой, пасущимися у железнодорожного полотна. Не на чем, как говорится, остановить взор. Впору задернуть занавески и заняться будничными дорожными делами, что-то есть, пить, обживая вагонную скуку, приготовившись к тому, что ехать придется через всю страну, до самого океана.

Соседи Варга так и сделали: посмотрели немного в окно, посетовали на неприглядность пейзажа и отправились в ресторан. Из соседнего купе пришли поинтересоваться, не играет ли капитан в преферанс. Варг покачал головой и снова прильнул к окну, пытаясь, разглядеть в ранних густых сумерках хоть что-то из далекого, начисто, казалось, забытого времени, когда он вот так же, не отрываясь, смотрел на убегавшее назад прошлое…

Варг ехал по железной дороге впервые за тридцать лет. Все эти годы он пробивал на своем буксире метровые льды, ездил на собаках, ходил пешком, летал много и часто, и все эти годы ему снился паровоз, клочья проносящегося мимо окон дыма, бесчисленные байкальские тоннели, — женщины на перронах с картошкой и огурцами; виделась ему великая Транссибирская магистраль, по которой неспешно, останавливаясь возле каждого куста, шел веселый, безалаберный поезд. Вагоны, собранные с бору по сосенке, скрипели от старости, теснота была ужасающей — ни протиснуться, ни протолкнуться; повсюду мешки, узлы, чемоданы, галдящие ребятишки, хмельные, еще не притершиеся к мирной жизни вчерашние солдаты, и над всем этим — густой, непродыхаемый дым: курили памятный всем филичовский табак и аммональной крепости махорку. Люди ехали всякие — кто на Дальний Восток, кто на Сахалин, кто — вроде него — неизвестно куда, лишь бы подальше.

С тех пор на поезде Варг не ездил. Не принято у северян тратить драгоценные отпускные дни на дорогу — как ни ругай «Аэрофлот», а дело все же верное: дома позавтракал, на ужин в Москву успел. Тишина, уют, спокойствие, Даже моторы и те шумят привычно, по-домашнему, вроде как холодильник на кухне. Не путешествие, а просто время, затраченное на дорогу. Ничего, кроме аэропорта в Красноярске, за долгие годы в памяти не осталось. Волгу пролетали — внизу облака, Енисей пролетали — на земле ночь; только из газет и знает, что Ангару перекрыли… Перемещение в пространстве! Нет уж, дудки, теперь он торопиться не будет. Доедет спокойно до Находки, а там, как было обговорено в письмах, сядет на некогда элегантный, белотрубый; а нынче хоть и подкрашенный по мере возможности, но уже старый-престарый «Балхаш». Саша Донцов, с которым вместе плавать начинали, даст ему теплую каюту, чтобы не простудился, «Балхаш», похоже, идет в последний рейс. И капитан Варг, похоже, последний раз выйдет в море. Больше уже вряд ли получится.

Одну отсрочку ему уже дали. Хотели было совсем списать старого капитана, посадить на капусту, на пенсию — он даже с лица осунулся, представив себе, как будет подходить каждый месяц к окошечку и получать причитающиеся ему рубли! — но передумали, однако, посылают капитаном порта, хотя, если честно признаться, это и есть то самое, чего он боялся: китель ему оставили, жалование ему оставили, вид на море ему оставили.

Только море у него забрали…

Варг вышел в коридор, закурил. Курить ему запретили. Многое ему теперь запретили, разве что дышать пока можно без разрешения.

— Нарушаете, товарищ, — сказал проводник, выглядывая из служебного купе. — Не положено.

— Как же быть? — растерялся Варг. — Я курящий.

— Бросать надо, — вздохнул проводник. Потом, оглядев Варга, снизошел, должно быть, к его сединам и кителю. — Заходите, я тоже курящий, будь оно неладно…

Они сели рядом. Проводник кивнул в окно.

— Что делается, а? Идет и идет, просто погибель, честное слово.

— А пусть себе идет, — сказал Варг. — Чего бояться? Весной добром помянем, влаги-то в земле больше будет.

— Это еще поглядим, а пока у меня вся картошка погнила.

— Какая картошка?

— Обыкновенная. На огороде.

— Какой, спрашиваю, сорт?

Проводник задумался.

— Вот этого не скажу. Какая есть, такую и сажаем.

— Ну и нечего на дожди кивать, — улыбнулся Варг. — По здешней почве нужно «эпикур» сажать. Еще лучше — белорусский гибрид Олсуфьева. Окучиваете глубоко?

— Как обычно.

— А все-таки?

— Ну… Вот так. — Проводник показал на вершок от стола.

— Еще бы не гнить! Вода же застаивается!

— Может, оно и правда… А вы что же, у себя на пароходе огород держите? — В голосе проводника прозвучали одновременно и заинтересованность и недоверие.

— Воспоминания детства, — сказал Варг, вставая. — Ну, спасибо вам большое!.

— Да не за что!.. Вообще-то, у нас в нерабочем тамбуре курят.

«Эко он меня поддел! — усмехнулся капитан. — Огород на пароходе! Поди ему объясни, что я, можно сказать, моряк поневоле. Виданное ли дело? Случайно люди становятся бухгалтерами, фармацевтами, да мало ли — подошло время, открыл дверь, что поближе, и вот — работа на всю жизнь. Сколько угодно таких судеб. Но чтобы человек случайно связал себя с морем — такого не бывает. Море — это!.. Тут обычно люди, знающие море по картинам Айвазовского или, в лучшем случае, по круизам, начинают говорить такие слова, что мурашки по коже от восхищения необузданной стихией, которую человек подчинил своей воле. Слушаешь — и хочется снять перед собой шляпу. Покоритель ураганов и тайфунов, бесстрашный капитан, обветренный, как скалы, обогнувший мыс Горн и, может быть, даже плававший в Бермудском треугольнике!»