Спросили их, как они живут. Нам ответили:
— Если хотите, посмотрите.
Мы пошли к караульному помещению, находившемуся в нескольких метрах за мостом. Тут же были небольшие казармы, на 50—60 человек.
По пути мы с Ефремовым внимательно ко всему присматривались и убедились, что мост не заминирован и что провода связи с тылом проложены вдоль железнодорожной насыпи. Идем, беседуем с азербайджанскими солдатами, ведем себя с ними по-товарищески. Они отвечают нам тем же. По всему было видно, что на азербайджанской стороне весьма мирная обстановка.
Вдруг показалась смена караула. Солдаты идут под музыку. Играет зурна, и бьет барабан.
«Наша вылазка может обернуться плохо,— подумали мы.— Хорошо, если начальник нового караула такой же простой человек, как и солдаты. А если это реакционный офицер,— вдруг возьмет и задержит нас?» Чтобы не вызвать подозрений, мы непринужденно шутили и, раз уж играла музыка, стали даже танцевать. Солдаты стали проявлять к нам все большее расположение.
К счастью, новый начальник караула оказался человеком разговорчивым, покладистым. Все же мы поторопились уйти на свою сторону, опасаясь, что они могут спохватиться и задержать нас. На прощание мы сказали им, что завтра приедем снова — пусть готовят коньяк.
И вот мы снова на нашей стороне моста. Рискованная вылазка закончилась вполне благополучно. Да и узнали мы немало. А если бы нас вдруг задержали да взяли в плен? И через несколько часов нам предстояло выступать. Но все хорошо, что хорошо кончается.
Не прошло и двух-трех часов, как нам докладывают, что командир поезда азербайджанцев прибыл на встречу с нами.
Мы вышли на середину моста. Сюда подошел и командир их поезда, человек высокого роста, постарше Ефремова, с усами, глубоким шрамом на лице, чуть полный, но бравый. Вел он себя строго, официально. Познакомились. Он отрекомендовался штабс-капитаном царской армии Лордкипанидзе. Стремясь ослабить его настороженность, расположить его к себе и к тому же узнать, что он за человек, мы в ходе разговора сказали ему:
— ...Вы штабс-капитан царской армии, опытный командир, если бы служили у нас, то получили командование дивизией, так как у нас офицеров мало. Переходите, мы охотно вас примем.
До этого офицер был спокоен, говорил сдержанно. Но, услышав наше предложение, повысил голос:
— Как вы можете мне это предлагать? Чтобы я, дворянин Кутаисской губернии, офицер русской армии, получивший ранение на войне,— он показал шрам на лице,— перешел на сторону большевиков? Этому не бывать!
— Что вас так разволновало, штабс-капитан? У нас много офицеров, которые раньше были в царской армии, а теперь служат у нас.
— Нет и нет,— ответил он.
— Как хотите, дело добровольное.
Расстались мы все-таки мирно.
...Ночь на 27 апреля. Погода стояла теплая, тихая, ярко светила луна.
Ефремов провел беседу с командирами бронепоездов, дал им необходимые указания. В половине двенадцатого устроили митинг экипажей бронепоездов и десантного отряда. Митинг открыл Ефремов. Он разъяснил оперативную задачу, поставленную командованием армии перед бронепоездами. Его выступление заняло не больше пяти — семи минут. Столь же кратко мною было разъяснено политическое значение нашего выступления...
Красноармейцы заняли свои места в вагонах. Мы с Ефремовым находились на орудийной площадке бронепоезда. Впереди поезда была прицеплена платформа, на которой стояли два заранее проинструктированных красноармейца.
Ефремов держал часы в руках, и ровно в ноль часов десять минут он приказал начать движение.
Двигались тихо, осторожно, чтобы не быть преждевременно обнаруженными. Въехали на мост, подходим к азербайджанскому посту. Там ничего не понимают...
— Что происходит? — спрашивают.
— Едем в Баку. Хотите, поедемте с нами,— отвечаем им.
Тем временем два красноармейца соскочили с передней платформы, осмотрели места, которые им указал Ефремов, перерезали телефонные и телеграфные провода, идущие от караульного помещения к станции Ялома.
Выслушав рапорт красноармейцев о выполнении задания, Ефремов громко скомандовал:
— Десантному отряду высадиться!
Азербайджанские солдаты разбежались. Кто-то из них открыл огонь, но вспыхнувшая было стрельба быстро прекратилась. Минут через пятнадцать бронепоезд пошел вперед.
По данным разведки, слева по ходу поезда, недалеко от станции Ялома, в лесу, был расположен отряд жандармерии. Чтобы его обезвредить, высадили десант с заданием пробраться лесом к казармам и окружить жандармов. Наши орудия сделали несколько выстрелов по казармам. Произошли короткие стычки, жандармы разбежались. Десантный отряд, состоявший из латышских стрелков, потерял при этом троих убитыми, несколько человек было ранено.
Но возникла новая опасность. На путях у станции Ялома стоял паровоз под парами. Ефремов высказал опасение, что его могут пустить нам навстречу, чтобы столкнуть с нашим бронепоездом и сорвать операцию. Он дал команду ударить по передним колесам паровоза. У нас были хорошие артиллеристы: уже третий снаряд попал прямо в цель, и паровоз уткнулся в землю.
Подъехали к станции. Никого нет. Ефремов и я сошли с бронепоезда с карабинами на плечах. Я хотел войти в здание вокзала, но Ефремов остановил меня.
— Нет, так не делают,— сказал он и, вытащив для предосторожности гранату, открыл дверь.
Вошли. В зале никого. Открываем дверь в соседний зал и видим: за столами, стульями спрятались человек пятнадцать железнодорожников и несколько пассажиров. Железнодорожники там были в большинстве русские. Обращаемся к ним:
— Почему прячетесь? Вы что, против Советской власти?
— Нет,— говорят.
— Красная Армия идет, железнодорожники должны быть на местах.
Среди присутствовавших был толстый азербайджанец в форме чиновника лесничества. Он очень волновался и спросил, может ли он уйти в свой служебный вагон. Ему, конечно, разрешили: мы стремились создать атмосферу мирного похода, а не военной обстановки.
Поговорив с железнодорожниками, поручили им поддерживать полный порядок на станции Ялома. Оставили там двух красноармейцев.
Когда уже рассвело и наступил день, мы с движущегося поезда видели, как по обеим сторонам железнодорожного полотна крестьяне обрабатывают свои поля, пашут, сеют. Поезд наш шел с поднятым красным стягом. Крестьяне неизменно приветствовали нас возгласами и поднятием рук. Мы восклицали в ответ: «Да здравствует Советский Азербайджан!», «Да здравствует дружба между азербайджанским и русским народами!».
У станции Худат дал о себе знать блиндированный поезд Лордкипанидзе. Из-за холма он открыл огонь по нашему бронепоезду, но стрелял неметко — не было ни одного попадания. Мы не отвечали: видимости цели не было, расходовать снаряды понапрасну не хотели.
Двигались осторожно, опасаясь, не минирована ли дорога. Вражеский поезд продолжал стрелять, уходя все дальше. Вскоре он вообще скрылся. На станции Худат я вызвал по телефону соседнюю станцию, спросил, не находится ли там азербайджанский блиндированный поезд и его командир Лордкипанидзе. Через некоторое время к телефону подошел Лордкипанидзе. На наше предложение перейти на сторону Красной Армии он снова ответил категорическим отказом.
Подходя к станции Хачмас, мы увидели, что большой отряд рабочих ремонтирует поврежденное железнодорожное полотно. Нас глубоко тронула и обрадовала забота рабочих о продвижении Красной Армии. Мы получили возможность продолжать путь без задержек. По прибытии нашего поезда на станции возник митинг с участием всех, кто там был. Говорили о значении установления Советской власти, о дружбе народов, о необходимости соблюдать полный порядок.
Вдруг кто-то со слезами радости на глазах бросается ко мне на шею. Узнаю бакинского коммуниста Перевердиева, с которым вместе работали в подполье. Обнялись. Помню, я сказал ему, что сейчас не время для слез, что нужно работать. Его тут же, на митинге, объявили председателем ревкома Хачмаса.
