Теперь чуть не каждый день они получали то один, то два револьвера. Все это было старое, испорченное оружие, неизвестно откуда добытое и требовавшее тщательного ремонта. Вот ребятишки и таскали его в Заручейный поселок к веселому хромому кузнецу Никанору.

Какое это счастье — идти и нести за поясом под рубашкой настоящий револьвер. Правда, он испорченный, не стреляет, но зато как это здорово — чувствовать прикосновение холодной стали. Одно огорчало приятелей: нельзя было похвастаться перед ребятами. Вытащить бы из-под рубахи, хотя и неисправный, «смит». Вот бы онемели от восторга поселковые ребятишки. А если бы еще иметь исправные! — Пальнуть бы во время драки с колупаевцами, хотя бы и холостыми.

Однажды Степан сказал приятелям:

— Бегите к кузнецу и возьмите три починенных револьвера.

Вот когда припустили ребята! Ног под собой не чувствовали от счастья! Ведь сегодня они понесут исправные, готовые к бою револьверы.

Дед Никанор дал им три исправных «смита».

— Ну, марш! — сказал он, сердито шевеля лохматыми бровями, из-под которых смотрели на ребят ласковые, улыбающиеся глаза. — Да, чур, смотреть в оба, чтоб не нарваться на иродов! Дело-то не шуточное. А это в карманы положите, да смотрите, чтоб ни одного не обронить! — И он дал каждому по десятку патронов.

Ребята засунули под рубашку револьверы, рассыпали патроны по карманам и отправились. Теперь они не бежали, наоборот, шагали медленно, степенно. К чему торопиться? Прибежишь к Степану — оружие отдавать надо. До темноты долго, еще часа четыре.

— Айда через кладбище, — предложил Николай. — Ближе, пожалуй.

И хотя торопиться было некуда и дорога через кладбище не короче, ребята согласились. Очень всем троим хотелось поближе рассмотреть исправные револьверы, а на улице этого не сделаешь.

На кладбище было тихо. Березы стояли одетые сережками и точно купались в лучах майского солнца. Ребята присели на одну из могил. Не сговариваясь, сразу все трое вытащили револьверы. Даже сердце забилось чаще, когда они почувствовали в ладонях шершавые рукоятки «смитов».

Валентин вытащил из кармана патроны.

— Вот как это делается, — сказал он, переломил револьвер, заложил патроны в барабан и поставил его на место. Потом он встал в позу заправского стрелка: отставил правую ногу немного в сторону, левую руку заложил за спину, а правую с револьвером вытянул вперед на уровень прищуренного глаза.

Приятели, конечно, не отстали. Мигом зарядив свои револьверы, они тоже стали целиться в стволы берез.

— Видали, — крикнул Валентин, не оборачиваясь. — Учитесь у меня. Целиться надо так… — Он увлекся, нажал гашетку, и вдруг — бах! — прокатился по кладбищу выстрел.

— Валька, сдурел! — крикнул Механик, но сейчас же и сам нажал гашетку.

— Ах, вы так! — И Николай, чтобы не остаться в долгу, тоже спустил курок. Выстрелы оглушили и напугали ребят. Они растерянно поглядели друг на друга.

— Услышат! — почему-то шепотом сказал Николай.

— Бежим! — крикнул Механик. И все, сунув револьверы под рубашки, кинулись со всех ног бежать. Выскочив с кладбища, они увидели, как от тюрьмы по дороге пылило трое верховых. Приятели свернули с дороги и, юркнув в кусты, отсиживались там часа два и, только убедившись, что их никто не ищет, выскочили из своего убежища и побежали к Степану.

Степан стал рассматривать принесенное оружие, а мальчики стояли ни живы, ни мертвы.

— Кто?!

Все трое молчали, потупившись.

— Кто, спрашиваю, а?

— Я! — Валентин шагнул вперед. — Это я первый начал. Попробовать захотелось. Никогда в жизни не стрелял.

— Мы тоже только попробовали, — в один голос сказали Митя и Коля.

— Попробовали, попробовали! Да знаете ли вы, что нам каждый патрон на вес золота? А вы вон сколько добра на ветер перевели. Где пробовали! В городе?

— На кладбище… — пробурчал Валентин, красный от смущения.

— А если бы задержали вас, тогда как? Вы когда-нибудь подведете организацию. — Он помолчал. — За эту вашу недисциплинированность вы никогда больше не будете переносить оружие.

Ребят как громом поразило. Этого они никак не ожидали.

— Мы собирались вам дать еще одно серьезное поручение, но теперь не придется, а жаль: вы бы могли его хорошо выполнить. Но озорников, которые каждое серьезное дело могут в игру обратить, мы не можем послать на такое дело.

Ребята не выдержали.

— Степан, честное слово, ей-богу, больше никогда не будем, — в один голос закричали они. — Мы это только один раз.

— Один-единственный, — проговорил Валя, чуть не плача. — Если бы не я первый, они бы ничего…

— Посмотрим… — неопределенно сказал Степан. — Скоро настанет время, и у вас, может, будет работа, но на оружие не рассчитывайте.

…Дней пять ребята не знали, куда девать себя. Они потеряли покой, никак не могли примириться с тем, что по глупости лишились доверия. Вечерами они сидели на крылечке у Кошельниковых или без дела слонялись по улице. Состояние было подавленное: ни играть, ни разговаривать не хотелось.

Особенно скучали Николай и Дмитрий. У Валентина было меньше свободного времени, но и для него вечера были тягостными, пустыми.

А давно ли, кажется, всего только с год тому назад, каждый свободный час был заполнен играми, озорными развлечениями. Вот и сейчас в прозрачной тишине майского вечера, далеко за огородами, звенят ребячьи голоса — идет игра в сыщики-разбойники. Но трем приятелям не до того. Ну разве будет Валентин с увлечением прятаться от какого-нибудь Степки-сыщика, когда он удирал от настоящего шпика с нелегальной литературой. Интересно ли Дмитрию Губанову изображать арестованного, когда он пережил настоящий обыск и сумел перехитрить самого полицейского пристава. Какое удовольствие сидеть в старой бане и воображать, что это тюрьма, когда они постоянно носят туда передачу. Нет, ребячьи игры их теперь не волновали. Скучно… скучно… скучно.

Ребята до сих пор бегали в тюрьму, но передачи теперь были неинтересные.

— Почему, Степан, ты ничего теперь не передаешь Даниле, ни записок ни… — спросил однажды Валентин своего старшего друга.

Степан улыбнулся.

— Данила получил все, что надо. А зря не стоит гусей дразнить.

Вынужденное безделье томило ребят. Они решили что-нибудь придумать. Но почему-то ничего интересного не приходило в голову даже изобретательному Механику. Да и что придумаешь? Можно, конечно, устроить какую-нибудь пакость станционному жандарму, да что толку! Снова драться с колупаевцами ребят тоже не тянуло.

Степан, очевидно, понял состояние ребят. Он видел: Валентин избегает его, ходит все время хмурый, недовольный, да и работает не так, как прежде.

— Валька, — сказал однажды Степан, — не удирай раньше меня. С работы пойдем вместе.

— Ну, говори, что задумали! — сразу начал Степан, когда они отошли от депо и поблизости никого не было.

— Ничего! — пробурчал мальчик.

— Да брось ты дуться-то! Надо привыкать ответ держать. В партии будешь, там не так, брат, влетит, если заслужишь. Большевики не должны падать духом. — Он оглянулся. — Сядем, товарищ Кошельников, — тихо и серьезно произнес он, спускаясь с насыпи и усаживаясь на траве.

Мальчик недоуменно взглянул на него: что он смеется, товарищем называет? Но Степан не смеялся.

— Ну, так вот, слушай, товарищ Кошельников. Ругал я вас потому, что считаю хорошими ребятами, надежными, смелыми. По-моему, вы уже отыгрались, взрослыми стали. Из вас могут настоящие большевики вырасти.

У Валентина даже дыхание перехватило.

Степан еще раз оглянулся и прислушался. Стояла чуткая вечерняя тишина. В такие минуты каждый звук за версту слышится.

— Победы добиться, всего себя надо отдать, — продолжал Антипов негромко. — Большевик себе не принадлежит. Его жизнь — служение народу, партии, поручения которой он обязан выполнять безоговорочно. Ясно?

— Ясно, — почти шепотом отозвался Валентин.

— Любого из нас в любую минуту может ждать тюрьма, каторга, и каждый пойдет на все, лишь бы дело общее победило. Большевик не может сказать, получив задания: «не хочу, не могу». Да, брат, железная у нас дисциплина. А иначе нельзя…