— Кафедра, — сказала Люба.

— Опять не угадала.

— Я еще не отгадывал, — заявил Валя, заметив, как Вера провела пальцем по ладошке.

— Резинка, — заявил он, заранее уверенный в успехе.

— Угадал, разлучил! — Вале показалось, что девочка рада этому.

Вера и Валя поехали сговариваться.

— Угадайте, — через минуту заявили они, подъезжая: «а» и «з».

— Арбуз и заря.

— Не отгадали, не отгадали. Атаман и Золотой!

Механик изумленно посмотрел на приятеля.

— Дурак… — негромко выругался стоявший рядом Николай и толкнул Валю кулаком в бок.

— Глупости какие-то выдумали, — сказала Фатьма. — Это кто же угадает? Так можно придумать и золотой, и медный, и железный. Прилагательные нельзя.

Уже серые ноябрьские сумерки окутали каток, когда друзья решили разойтись по домам. Только сняв коньки и поднявшись на крутой берег, они почувствовали, как устали.

До дома Кочиных шагали молча. Молча и распрощались. Девочки поднялись уже на крыльцо, когда Вера крикнула:

__ Приходите в следующее воскресенье на каток, обязательно! — и, махнув на прощание рукой, скрылась.

— Пойдем, да? — после небольшого молчания спросил Валентин.

— Можно.

— Сходим.

— Ну, как вам? — спросил снова Валя после паузы.

— Ничего! — неопределенно протянул Николай.

— Еще разок-два сходим, посмотрим, — решил Механик.

Ребята замолчали. Разговор не вязался, усталость брала свое. Вдруг Митя остановился.

— Вон глядите, впереди! — ребята взглянули, но ничего особенного не заметили. По пустынной в этот час Уфимской впереди них шагали два маленьких реалиста.

— Не видите? — спросил Митя. — Наши коньки понесли.

Николай понимающе свистнул и подмигнул Механику.

— Правильно, надо свои коньки взять, не на чужих же кататься. Пошли.

Валентину разъяснять не пришлось. Мальчики прибавили ходу. Когда они подошли близко к реалистам, один из них оглянулся. Это не входило в расчеты ребят, реалисты могли пуститься наутек. Не дав им опомниться, Николай и Механик одним прыжком очутились около и ловким движением нахлобучили им папахи по самые уши. Валя быстро вырвал коньки из рук опешивших мальчиков. Дмитрий с Николаем дали им подножку, и те уткнулись головами в сугроб. Приятели помчались, что было духу, и когда реалисты поднялись, они никого не увидели. Заревев от испуга и огорчения, они, и не подумав о преследовании, торопливо пошагали домой.

Свернув за первый угол и пробежав квартала два, никольцы остановились за высоким парадным крыльцом, чтобы перевести дух.

— Ловко! — сказал Механик.

— Чисто сработали, они и охнуть не успели! — согласился Николай.

— Вроде, как Атаман Золотой, — поддержал ребят Валя.

Они пошагали, теперь уже не спеша. Знали, никто за ними не погонится.

— Значит, в то воскресенье пойдем, — полувопросительно произнес Митя, искоса взглянув на приятелей.

— А то как же? Обязательно! — ответил Валя. — Они ждать нас будут. Помочь девочкам надо.

— Что так? — спросил Николай.

— Да в гимназии у них ерунда идет.

— Какая? — заинтересовались приятели.

— Девчонка там одна, Сонька, поругалась с Верой, потому что та за Фатьму заступилась, которую Сонька всяко оскорбила. Ну, а Сонька в отместку у Веры в дневнике отметку подделала. Что было! Чуть из гимназии не исключили.

— Соньку?

— Тю, чудной ты, Никола, Веру. Сонька — дочка Горюнова, ее разве тронут.

— А ты откуда знаешь?

— Вера рассказывала.

Митя засмеялся.

— Ты чего? — удивились приятели.

— Ловко, а мне Фатьма про то же говорила.

— А как поможем? — спросил Николай.

— Об этом подумать надо.

Они замолчали. Почему-то сегодня разговор не клеился и не только из-за усталости.

— А все-таки неладно вышло, — проговорил задумчиво Механик, — с коньками-то.

— Золотой же отбирал, — неуверенно проговорил Валя.

— Так Золотой же у богатых, — сказал Николай, — и не для себя, а для людей.

— Мы просто как разбойники, — сказал Митя. — Данила за такое не похвалит.

— Вернуть, что ли? — Валя посмотрел на коньки.

— Вернешь теперь. Ищи ветра в поле.

— Вот что, ребята, — решительно сказал Николай. — Больше так ни-ни! Идет? Чтоб никогда!

— Ну ясно, — в один голос ответили приятели.

До самого дома шли молча.

В депо жизнь текла ровно. Ничего за последнее время не произошло. После истории с карикатурой мастер, казалось, совершенно не обращал внимания на Валентина, и тому жилось довольно сносно, никто даже не ругал. Только работать приходилось больше, чем прежде. На Востоке гремела война. Рабочие депо были объявлены мобилизованными. Работали поэтому от темна до темна. Должны были платить так называемые мобилизационные деньги, но дальше обещаний дело не пошло.

Валя еще больше сдружился со Степаном и фактически учился у него, а не у Антона.

Дома у Кошельниковых дела шли все хуже и хуже. Хотя Акиму стало немного лучше, но в путевые сторожа он не годился: еле передвигался, а на другую работу попасть было нелегко. По городу бродили сотни здоровых мужчин, искавших хотя бы поденную работу.

Даже те, кто работал и не по одному году, могли с минуты на минуту оказаться за бортом, остаться без куска хлеба.

На заводе Столля, где работал Данила, некоторые цехи были три и даже четыре дня в неделю закрыты, а рабочим платили поденно. Данила, правда, как квалифицированный кузнец получал помесячно, но Степан не раз говорил Валентину, что и такие, как Данила, могут оказаться за воротами завода.

— Найдут кого получше или не потрафит в чем-нибудь мастеру Данила, а то и просто не понравится он управляющему, когда тот по заводу пойдет, и вышвырнут, как ненужную тряпку, а на его место десяток найдется.

После таких разговоров, дома, когда Валя смотрел на больного отца, на уставшую, изможденную мать, ему становилось тоскливо. В этот момент мальчику хотелось уйти из этой низенькой избушки с маленькими, насквозь промерзшими окошками. Но и на улице чувство тоски не проходило. Низкие домики, заваленные снегом, походили на сугробы. Полуразрушенные заборы, голые редкие деревья в жалких палисадниках — все нагоняло на мальчика тоску. Он боялся, что его, как ученика, могут выкинуть в любую минуту, а ведь даже небольшой его заработок был ощутимым подспорьем к тому, что приносила домой Елена. Было отчего затосковать. И только когда он с приятелями бежал на каток, все казалось ему другим. Не такими убогими становились избушки поселка, а одноэтажные городские домики казались даже уютными и красивыми.

Всю неделю он жил ожиданием воскресенья, ожиданием встречи на катке. Ничто не могло помешать приятелям отправиться в эту далекую, но приятную прогулку. Их не смущало, что до катка было пять верст.

А когда снег на дороге слежался, стал твердым и накатанным, ребятишки еще дома одевали коньки, и тогда они были у Миасса через 30—40 минут. Правда, коньки от снега немного тупились, но после каждой поездки Валентин охотно точил все три пары. Девочки тоже аккуратно приходили на каток. И как-то само собой получилось, что только первые два воскресенья они катались гурьбой, придумывая общие игры и развлечения. Потом они, не сговариваясь, разбились на пары — так и катались: Валя с Верой, Коля с Любой, Митя с Фатьмой.

Никто из них не видел в этом ничего предосудительного. Они все были подлинными друзьями, все одинаково уважали каждую из трех девочек, но если приходилось кататься или играть парами, у каждой из девочек был свой, постоянный партнер. Мальчики, конечно, понимали, что если о их дружбе узнают поселковые ребята — начнут дразнить. Приятели никогда не говорили об этом между собой, но каждый был уверен, что скажи ему, кто угодно, что-нибудь обидное о подругах — он бросится в драку один на десяток сорванцов.

Однажды Николай доказал это на деле. В одно из воскресений Люба, катаясь, споткнулась и упала. Пробегавший мимо нее паренек лет четырнадцати, рослый и широкоплечий, захохотал и крикнул: