Хочется… Киваю и с каким-то удовольствием даже ощущаю, как колючее крошево впивается в мои колени.

Чем больнее, тем лучше.

Ладонями хватаюсь за торчащий из раны обломок и, отведя взгляд, изо всех сил тащу на себя.

Ладони заливает тут же.

Что там ладони, локти мокнут, пропитываются резво стекающим, алым рукава.

Упрямо тащу железяку на себя, и кровь из раны смешивается с кровью из моих разодранных ладоней.

Еще больнее… Ну же!

Стараюсь делать это медленно, избегая грубых рывков, но кровотечение и без того слишком интенсивное.

Что будет дальше - понимаем оба.

И поэтому стоит только обломку полностью оказаться в моих руках, как рывком, шатаясь, поднимается на ноги.

Едва стоит, а я же могу наблюдать только за тем, как спешно напитывается темная ткань, как, просочившись ниже, густая жидкость стекает по гладкой материи брюк, утягивая за собой частички осевшей пыли.

Не поднять взгляда… Слышу не то выдох, не то отголосок болезненного хрипа.

Внутренне сжимаюсь в комок, высчитываю секунды, весь обращаюсь в слух.

Разворачивается и, ни слова не говоря, уходит.

Вижу только, как от движения взметнулись полы плаща.

Шаг за шагом, к краю арены, медленно, едва переставляя ноги и оставляя за собой яркий, безумно приметный след.

Я хотел бы не замечать.

Хотел бы, чтобы не выворачивало наизнанку, наматывая мои кишки на штырь, подобный тому, что я все еще удерживаю в руках.

- Почему?! - не выдержав, кричу в спину, и наверное, впервые в жизни мне не стыдно за то, каким жалким сейчас звучит мой голос.

Жалким, срывающимся, ломким.

Останавливается и, помедлив немного, словно пытаясь привести дыхание в порядок, оборачивается через плечо.

Именно такой отныне я буду представлять смерть.

Усмешка кривит его губы как никогда правильно и как никогда больно.

- Позволяю тебе выбрать.

Этого слишком мало и слишком много одновременно. Слишком щедро и в то же время донельзя мелочно.

Слишком великодушно и эгоистично одновременно.

Выбрать… Какие теперь у меня варианты, Шики?

Не ждет ответа, да и сказать мне нечего, не смог бы, даже если бы захотел. Связки отчего-то отказываются работать.

Уходит через ту же дверь, что и появился, напоследок тяжело привалившись к створке плечом и оставив отпечаток перепачканной ладони.

Мне бы вскочить, броситься следом, но… Не смею.

Не смею после того, как выбрал правильную, а не ту, что позволяла не захлебнуться воздухом, сторону.

Оборачиваюсь на звук и отрешенно понимаю, что совершенно забыл про раненого Рина.

Рина, что таращится во все глаза и только подрагивает, должно быть, осознает, насколько близко он сейчас к осуществлению своей цели.

А мне вдруг становится восхитительно все равно.

Легко и пусто.

Настолько, что, если пришлось выбирать сейчас, я бы, не задумываясь, сделал шаг назад, равнодушно взирая на то, как катана рассечет тело мальчишки.

Новая волна грохота обрушивается неожиданно, и я, словно только что разбуженный, непонимающе взираю на обвалившейся в каком-то метре потолок.

Кто-то кричит прямо над ухом, пальцы этого кого-то насилу отбирают окровавленную, уже присохшую к моим ладоням арматуру и, подхватив подмышки, ставят на ноги.

Не сопротивляюсь, да и зачем?

Цепочка так и болтается, зажатая в кулаке. Этот крест - больший из двух, и его острые грани давят, царапают и без того покоцанные ладони.

И когда Кеске насильно тащит меня к выходу, то и дело поглядывая на старика, подхватившего на руки раненого Рина, именно эта боль помогает мне осознать, что я все еще жив.

***

Палата самая обычная, типовая, коих дохрена и больше в этой клинике. Светлые стены, потолки, даже кровати белые, равно как и занавески на окнах.

Слишком много светлого.

Режет глаз.

Опускаю взгляд на свои пальцы, сжавшие спинку кровати, и, опомнившись, поглядываю на только что пережившего перевязку Рина, который, хоть и ворчит, вовсе не выглядит умирающим.

Кривовато улыбаюсь ему, снова смотрю на свои костяшки.

Все еще сбитые.

Надеюсь, целую вечность не заживут.

- Ты как? - спрашиваю только для того, чтобы сказать что-нибудь, и, кажется, он прекрасно понимает это.

Слишком тяжело друг с другом, слишком давит взгляд голубых, но больно знакомых глаз.

- Жить буду.

Задумчиво чешет в затылке и пятерней зачесывает лезущие на лоб волосы назад. Так он кажется куда старше, или все дело в том, что теперь он больше не пытается натянуть давящую маску на лицо?

Больше не притворяется солнечным мальчиком с широкой улыбкой, словно степлером прибитой к скулам?

А если и так, то теперь от этого что? Какой толк?

- Акира? - зовет и, подавшись вперед, пытается сжать мою руку, накрыть своей.

Делаю шаг назад, неосознанно заталкивая пальцы в карманы узких джинсов, и, выпрямившись, ощущаю, как сокрытые под плотной, наглухо застегнутой рубашкой, цепляясь звеньями цепочек друг за друга, по коже скользят кресты.

Оба.

Так и не узнал, что они значили для тебя, но разве важно? Теперь принадлежат мне.

- Мне пора.

Разворачиваюсь уже было к двери, как снова произносит мое имя. Оборачиваюсь.

Слишком серьезен для мальчишки, выделывающего замысловатые кульбиты с фотоаппаратом наперевес.

- Предашь меня, и убью.

Усмехаюсь в ответ и молча выхожу из палаты.

Уже предал.

***

Возвращаюсь в свою квартиру ближе к закату и первое, что вижу, это Кеске. Сидит прямо на полу, напротив входной двери, сжимая в руке намотанную на запястье ручку пакета из ближайшего супермаркета.