– Твои апартаменты?

– Вроде того.

Только сейчас смотрю на него, с опаской замечая, что отмеченную не одним десятком шрамов грудь ничего не скрывает. Кошу глаза и с некоторой долей облегчения натыкаюсь взглядом на застегнутую пряжку тяжелого ремня. Зато на мне вообще ничего нет. Ничего, кроме подсохших кровоподтеков.

Ухмыляется, явно наслаждаясь моим замешательством.

Покусываю губу, ощущая привкус отнюдь не легкого напитка.

– Мы же еще не трахались? – вылетает быстрее, чем я успеваю обдумать. Ну, или хотя бы немного скорректировать. Должно быть, встреча с дорожным покрытием прошла отнюдь не бесследно для моей головы.

– Еще? – с явным сарказмом спрашивает голос, на лицо хозяина которого мне отчего-то не хочется смотреть.

Блестящие кресты – другое дело. Притягивают, не отпускают мой взгляд. Предпочитаю промолчать и просто разглядываю звенья тонких цепочек, а после – шею и подбородок.

– Нужно позаботиться о твоих ранах, – почти мурчит и тут же ладонью стискивает мое бедро, аккурат так, чтобы потревожить и растравить рану.

Дергаюсь и, подавшись вперед, перехватываю его запястье, сжимаю изо всех оставшихся сил, но не могу оторвать от себя, не могу даже сдвинуть. И тогда впервые с момента пробуждения злобно пялюсь ему в глаза. Прищуренные, донельзя ехидные, алые глаза. Чтоб они вытекли…

– Начнем с этой, ты не против? – все с той же ужимочкой уточняет и, наконец оторвавшись от многострадального участка плоти, тянется влево, и там я вижу грубо сколоченную из двух ящиков тумбочку, на которой, выжидая своего часа, стоит глубокая миска с водой, а рядом на салфетке тускло блестит длинная игла с продетой в ушко грубой ниткой.

Кривлюсь и спешно принимаю новую дозу «анестезии». В голову дает, увы, далеко не сразу.

Отнимает у меня спиртное и щедро поливает иглу.

Вдыхаю поглубже и ощущаю, как острие медленно входит под кожу, потом с другой стороны, стягивая края раны.

Первый стежок.

Сжимаю челюсти и, повернув голову набок, едва сдерживаю истерический смешок, когда понимаю, что он мог зашить меня сразу же, как притащил сюда. Но нет, тогда бы мне пришлось пропустить все это, а ты же не мог допустить, чтобы я так легко отделался, верно?

Третий или четвертый стежок.

Ткани немеют, становится не так противно. Закрываю глаза, старательно отвлекая себя целым ворохом не разобранных, скатанных в тугой комок и упрятанных в дальний уголок подсознания мыслей.

Почему ты помогаешь мне? Пусть даже с изрядной долей издевки и явно рассчитывая отхватить кусок в конце. Зачем это? Нравится играть со мной или же ты все никак не можешь насытиться моей дерзостью? Сама мысль о том, что кто-то может не испытывать благоговейного страха при виде твоей задницы, обтянутой черной кожей, заводит тебя, будоражит кровь? Поэтому латаешь сейчас? Поэтому вернулся, когда меня вырубило, и наверняка притащил сюда, закинув на плечо, как мешок с дерьмом.

Усмехаюсь, и игла замирает на секунду.

– Смешно?

– Вроде того.

– Отчего же?

– Хочешь потрепаться?

– Почему нет?

– Потому что с врагами не принято вести светские беседы.

Еще один стежок, натяжение нити. Сколько еще?

– С ними, должно быть, принято жарко трахаться, – как бы так, между делом, произносит даже без ставшей привычной тонкой издевки. От этого не задевает, лишь царапает вскользь.

Хмыкаю и нашариваю бутылку.

Все настолько перемешалось, что стоило бы разобраться, как следует покопаться в себе, но… Я выбираю пьяный угар со всеми вытекающими. Слишком много всего, трещит по швам. Взять передышку.

Забавно, что каждый раз, когда кажется, что вот-вот башка расколется надвое, а небо рухнет, огрев меня по затылку острой звездочкой, я сталкиваюсь именно с тобой. И падаю, падаю, падаю…

– Верно. Тогда зачем притащил сейчас?

– Выглядел слишком жалким.

– В меценаты подался?

– Вроде того.

– Кормил бы лучше кошечек, – проговариваю, ощутив, как резануло чужой жалостью.

Но жалостью ли? Жалеют ли, стремясь сделать еще больнее, помучить как следует?

Заканчивает с бедром и, нагнувшись, перекусывает нитку. Нагнувшись так, чтобы дыханием коснуться моего члена.

Холодок пробегает в районе ребер и, обогнув грудную клетку, застывает где-то под лопатками.

Поворачиваюсь, приподнимаясь, умастив затылок на согнутой в локте руке, чтобы увидеть преотвратную ухмылку и кончик языка, медленно коснувшийся открытой головки. Дразнит, проводит еще раз, и я поджимаю губы.

Понимаю, что, хочу я того или нет… Не так даже – несмотря на то что я не хочу, у меня встанет. Уже стоит, наливаясь кровью, приподнимаясь, касаясь его губ.

Еще одно короткое, почти сухое прикосновение, и он выпрямляется, рывком закинув мою здоровую ногу себе на пояс, подтянув поближе, так чтобы холодная пряжка уперлась прямо в мою задницу, а заклепки впивались в нежную кожу на внутренней стороне бедра.

Лучше тьма. Тьма под сомкнутыми веками. Но так куда острее все, куда мучительнее представлять, а не видеть.

Принимается за вторую рану, склоняется пониже и левой рукой опирается на выступающую бедренную косточку. Неприятно. Но куда неприятнее холодный металл, протискивающийся под кожу.

И то и другое терплю. Терплю и представляю, что будет, когда он закончит.

– А дальше? – срывается само собой, наверное, потому что я слишком увлекся своими мыслями. Увлекся, вслушиваясь во все нарастающий бой барабанов в висках. Все дешевое пойло виновато. Добавим в бочку пару литров усталости, засыплем прогрессирующим психозом, нехваткой сна…

– Когда дальше? – спрашиваешь вскользь, отрываясь от раны, чтобы смочить и протереть иглу чистой салфеткой.

Рана уже почти не кровит, и только когда стежки стягивают ее края, выступают алые капли.

– Когда ты закончишь. Что потом?

Хмыкает, снова прокалывая потерявшую чувствительность кромку кожи.

– Следовало бы наказать тебя за неосторожность.

– Следовало бы?

Язык распух и едва шевелится. Кажется, снова уплываю куда-то, раскачиваясь на легких волнах алкогольных паров.