Свист и улюлюканье, звон сломанных тонких ампул.

Сглатываю.

– Эй, ты, – кивает парню в капюшоне тот, что с бычком в зубах. – Каратели шатаются в соседнем районе, попали за ними с крыши.

Тот коротко кивает и, сплюнув, скрывается в закоулке. Отчетливо слышится, как скрипит пожарная лестница.

Что ж, трое. Уже лучше.

– Слушай, милашка, – тянет тот, что левее, с немытыми слипшимися патлами, – Может, отсосешь, и я оставлю тебе пару зубов?

Черта с два я попадусь на такую примитивную провокацию.

Пригибаюсь, смещая центр тяжести, и вместе с этим ладонь поудобнее перехватывает рукоять, так чтобы лезвие оказалась на уровне моей груди. Сердцебиение сбивается на миг, замирает, запинаясь о собственный ритм и… скачками кривой кардиограммы вперед, быстрее. Кровь шумит в ушах, с бешеной скоростью растаскивая адреналин по уже порядком окоченевшему телу. Усталость отступает.

– Ну давай, мразь, – цежу сквозь зубы и киваю тому, что так и не сплюнул эту раскисшую, кажется налипшую на губы мерзость.

Кривится и выверенным движением цепляет кастет. Разминает пальцы и… бросается вперед, словно бешеный носорог. С такой же силой и безграничной звериной тупостью. Легко уклоняюсь и лопатками прижимаюсь к влажной кладке, чтобы не поворачиваться спиной к двум другим. Оба пока не двигаются, выжидают.

«Носорог» разворачивается и идет на второй заход, занося тяжелый кулак над головой, другой рукой прикрывая грудину.

Зря. Я ниже, а значит…

Отклоняюсь вперед, чтобы оставить пространство для разворота и, замахнувшись, легко впечатываю подошву своего кроссовка в его живот. Сгибается напополам, пятится и, запнувшись о выкорчеванную из заколоченного окна доску, звучно шлепается на задницу.

Относит на пару метров, снова спиной к крошащемуся кирпичу.

Загнан в угол – плохо. Спина закрыта – хорошо. Вот только плюс на минус в итоге не дает плюс.

Подключаются еще двое, и все разом усложняется. Третий очухался спустя несчастный десяток секунд – сказывается действие райна. Я и не уверен, чувствует ли он боль. Что-нибудь вообще.

Дышать, не сбиваясь с ритма. Не пропустить ни вздоха.

Снова мелькает мысль о побеге, но понимаю, что вымотан и не продержусь долго.

Удар! Ухожу в последний момент, и кулак врезается в кладку. Туда, где только что было мое лицо.

Камень крошится, пахнет солью.

Выворачиваюсь, пытаясь вырваться из круга, и подставляю левый бок, куда тут же впиваются чьи-то костяшки. Едва вспышка в сознании – тут же блокирую ее, чтобы не задохнуться от боли, чтобы не замечать… Как снова, уже в голову, в висок.

Чей-то смех. Воняет кислятиной. Должно быть, из открытой пасти. Картинка плывет, ноги не держат…

Разумеется, пропускаю следующий, кастетом, прямо по сжимающим рукоять ножа пальцам.

Разжимаются рефлекторно.

Последний из этой серии – в подбородок.

Падаю, как подкошенный, пытаюсь удержать равновесие на коленях, но заваливаюсь вперед, и от того, чтобы позорно грохнуться в грязь лицом, меня удерживают только дрожащие вытянутые руки. Правая пылает. Не вижу, но чувствую, как опухают перебитые фаланги. Может, и сломал пару, не знаю.

Важно ли сейчас? Важно ли, когда лицом вниз, когда сам как… мусор.

– Какая ты буйная, красавица, – тянет тот, что в тяжелых ботинках военного образца; больше ничего не вижу, кроме фактурной рифленой подошвы, которой он, примериваясь, наступает на мои пальцы.

Легонько, почти не давит. Сжимаю зубы. Знаю, что вот сейчас, сейчас…

Другой наклоняется и хватает меня за подбородок, вынуждая поднять лицо.

От вони комок подкатывает к горлу. И тут же к глотке оказывается приставлено лезвие. Так плотно, что, дернувшись, я имею все шансы вскрыться.

Еще крепче сцепить челюсти. Молчать, только молчать.

– Истеричная сука.

Поднимает мой нож и, присев на корточки, разглядывает лезвие:

– Хороший. Острый.

Быстро моргаю и тут же снова распахиваю ресницы, едва справившись с искушением закрыть глаза и не видеть.

Встает, обходит меня, останавливается сбоку и, нагнувшись, замахивается.

Кусаю себя за щеку.

Бедро обжигает. Чувствую не боль даже, а то, как быстро намокает штанина. Чувствую пальцы, которые растравливают свежую рану, пытаясь расширить ее ногтями.

Обходит снова, останавливается напротив меня и демонстрирует ладонь, перепачканную багровой кровью. Ее так много, что капает с засаленного рукава куртки.

Широко щерится и, высунув язык, касается им указательного пальца.

Едва ли не торжествую в этот момент, только чудом сдержав мстительную ухмылку. Давай, тварь, что же ты так мало…

– И как на вкус? – спрашивает голос того, что держит рукоять лезвия у моей шеи.

– А ты попробуй, – не сдержавшись, выплевываю в ответ, и все они заливаются диким хохотом.

Внимательно вслушиваюсь в это хриплое лаянье, старательно не обращая внимания на все больше немеющую конечность и подбирающийся холод.

Закашливается.

Замираю и даже не дышу, ожидая подтверждения своей догадки.

Кашель нарастает, становится непрерывным, булькающим, и ублюдок сам валится на колени, побагровев и сжав глотку руками. Задыхается, как и в ТОТ, первый раз.

Значит, верно… Я убил.

Лезвие отклоняется на сантиметр от кожи, и я, дернувшись, отбиваю удерживающую рукоять руку и вскакиваю на ноги, едва не завалившись снова от подкосившей жгучей вспышки.

Плевать!

Буквально прыжком оказываюсь за спиной нарка с кастетом и, вцепившись в его шею, с хрустом ломаю позвонки. Заваливается на брусчатку уже безвольным мешком костей. Мертвым мешком.

Один на один.

У него – нож, у меня – лишь саднящие пальцы и выведенная из строя правая рука, плетью повисшая вдоль тела. Я ранен, он – нет. Минус на минус…

Замешкался, не понимает. От одного тела к другому взглядом…

Подбираюсь ближе. Решение приходит неожиданно быстро. Замахивается ножом, и я, намерено подставившись, позволяю ему всадить лезвие мне в бок так, чтобы скользнуло по тканям, но не коснулось органов – иначе не отнять. Отшатываюсь назад и, выдернув железку, тут же оказываюсь рядом с ним, чтобы всадить под ребра, по рукоять утопить в крови и так и оставить ее там, оттолкнув тело, все еще таращащее в удивлении глаза.