- Иаков, милый мой, спой!

И сейчас же зеленые стены королевского сада затрепетали от громких, исполненных счастья, воплей гостей:

- "Лиру любви"! Просим "Лиру любви"!

"И все же, как они меня любят! Гораздо более, чем какого-то иноземного мазилу!" - гордо воскликнул про себя придворный певец и кинул быстрый победный взгляд в сторону поверженного Саввы, продолжавшего все так же смирно сидеть на месте.

Встав прямо перед праздничным столом, за которым ещё оставались не желающие расходиться по своим землям гости, Яков торжественно открыл рот и начал петь уже хорошо знакомую всем мелодию. Но, к большему для себя удивлению, в этот раз "Лира любви" не смогла вызвать в нем столько сыновьего умиления и восторга, как во все предыдущие выступления. И хотя он вновь восхвалял самое прекрасное из всех человеческих чувств, сердце его, тем не менее, оставалось совершенно немым. Яков пел про бескрайнюю любовь к своему господину, но всем окружающим его людям, в том числе и самому принцу казалось, что поет он лишь про любовь к самому себе. Эта песня возводила на пьедестал отнюдь не светлое милосердие, а отчаянную черную гордыню, придавленную тяжелым сапогом смирения и посылающую всем проходящим мимо свои грязные проклятия.

- Мой господин как восточное солнце раньше всех начинает заботиться о своих подданных! - пели его уста, а омраченное тщеславием сердце вторило: "Посмотри же, чего ты можешь лишиться глупец! Неужели ты ещё где-нибудь сумеешь отыскать столь прекрасный сладкозвучный тенор?".

Поэтому, когда юный придворный соловей закрыл свой рот, зрители ещё с полминуты стояли в совершеннейшем молчании. Наконец, около одной из фиг раздался тихий робкий хлопок, за которым тут же последовал целый рой жидких, выжатых через силу аплодисментов.

Всегда горячо принимаемая "Лира любви" на этот раз потерпела полное фиаско. Униженный и озлобленный столь холодном приемом своих же соотечественников Яков поспешил скорее отойти к близстоящей смоковнице и, спрятавшись в её сочной болотной листве, тихо заплакал. Между тем Савва, все это время лишь внимательно взиравший взглядом мудрого наблюдателя на совершающиеся перед ним действия, встал с хорошо отогретого места и, подняв лежавший рядом с ним бумажный сверток, с которым он и явился в сад, подошел вплотную к государю.

- Позвольте и мне преподнести вам подарок, - еле слышно проговорил он и дрожащими от дикой, непокорной здравому смыслу робости руками развернул сверток.

И тотчас перед зрителями предстал чудесный облик их прекрасного владыки, запечатленный любящей сыновьей кистью. В этом портрете властелина Востока можно был разглядеть любую из восьми великих людских добродетелей, переполнявших его добромудрое сердце.

"Живите воздержанно, целомудренно и в полной кротости, без жалости к деньгам и тяги к унынию. Будьте бдительны и всегда уступайте ненавидящим вас, чтобы ваше сердце, равно как и их, постоянно посещала Любовь", - говорили его чистые беспорочные глаза окружающему, погрязшему в непроходимой бренности миру.

- Чудо! Рукотворное чудо! - кричали наперебой друг другу вчерашние почитателя Якова.

Сам же придворный певец, только взглянув на подарок, сотворенный его самым заклятым недругом, в то же мгновение поспешил исчезнуть с глаз своих недавних поклонников.

Сердце его разрывало отчаяние, а душа яростно трепетала от невыносимого, щемящего донельзя чувства глубокой обиды. С громким стоном повалился он на жесткое деревянное ложе и уже хотел было отдаться на волю вездесущему могучему сну, как услышал позади себя чьи-то тихие крадущиеся шаги.

Обернувшись назад, он увидел перед собой беломраморное лицо западного владыки, взиравшего на него своим холодным, полным глубочайшей бесчувственности, взглядом.

Сев подле головы Якова, Маарах сладко пропел ему в ухо кошачьим льстивым голоском:

- Не правда ли, мир грязной черни ужасно неблагодарен? Но что эти грязные повелители черноземов могут знать об истинном даре, каждый воскресный день обнажающим перед ним все недра своей души?

С этими словами его тонкая жилистая рука потянулась к карману и вынула из него большой золотой. Помахав им несколько секунд перед растерянным взглядом Якова, брат Мизраха осторожно просунул его в крепко сжатую ладонь дворцового певчего с тихими словами:

- Каков талант, такова и награда.

А затем ещё тише продолжил:

- Хочешь каждый день получать такие?

Яков, ни разу в жизни не имевший дело с золотыми, также тихо и кротко спросил:

- И на что же они годны?

После этого вопроса Маарах рассмеялся страшным скрипучим смехом и вытащил из складок широкого платья толстую Золотую Книгу Соблазнов. Открыв первую её страницу, он продемонстрировал перед неискушенным взглядом Якова огромный царский дворец, в сравнении с которым дом Мизраха выглядел как бедная фермерская хижина. Вокруг него были раскинуты прекрасные фарфоровые фонтаны, из сердцевины которых длинными пышными струями извергалось расплавленное золото. Возле самого дальнего источника несметных сокровищ стоял старый обрюзгший жид, зачем-то воровато озирающийся по сторонам. Указав на него пальцем Маарах, снова обратился к взволнованному Якову:

- Это его хозяин. Можешь отдать ему свой золотой, и ты выгонишь его и поселишься у него в доме.

Затем он перевернул страницу и показал юному певцу, в душе которого уже начал просыпаться жгучий интерес ко всему происходящему вокруг, сразу несколько десятков неизвестных глаз, смотревших на него с рабским собачьим умилением.

- Дай им только свое золото, и они будут тебе служить вернее твоего старого пса.

Напоследок он открыл ещё одну страницу, и перед Яковом в мгновение ока предстала красивая северная принцесса с белоснежной, нетронутой солнцем кожей и застывшими в холодном безразличии голубыми глазами.

- Можешь отдать ей его, и она станет твоей.

Яков, сердце которого уже погрязло наполовину в неведомом доселе желание обладать, дрожащей рукою протянул принцессе только что полученную монету.

Снова рассмеявшись над несчастным юнцом, Маарах громко захлопнул книгу и выхватил у него из рук золотой.

- Завтра же она будет твоей, если ты решишь поехать со мной.

Наш достославный герой все ещё по-прежнему любил своего благодетеля, но вместе с этой сыновьей любовью в его душе уже соседствовали совсем иные чувства, среди которых можно было отыскать и зависть, и страсть к запретным действам, и дикое необузданное тщеславие. Последнее с особой силой старалось внушить Якову мысль о том, что Мизрах все эти годы самым недостойнейшим образом распоряжался его талантом и вместо положенных золотых платил ему лишь благодарностью неумытой челяди.

И именно оно, в конце концов, и подвигло придворного певца на самый неблаговидный поступок в его жизни.

Совершенно забыв о добродетельном сердце принца, Яков под звук собственного пения в тот же вечер вместе с Маарахом тайно покинул дворец, оставив позади себя свою светлую бедную родину.