Когда Яков немного подрос и набрался сил и мудрости для самостоятельного совершения прогулок, Трум стал брать его с собой в очередное дозорное путешествие по бесконечным восточным просторам. Маленькому непоседе до смерти нравилось парить над прекрасными вечно зелеными фермерскими садами и черноземными пашнями. Особенно же любил Яков наблюдать за тихой работой всегда смирного Корбата, поместившего под свое сизое жилистое тело все терпение мира.

В покои вечно пребывающего в тихом беспечалии Мизраха Трум доставлял Якова уже к полудню. После скромного, но весьма сытного обеда, любимый царский слуга вместе с правителем шли в ученическую комнату, где их уже с нетерпением ждали запылившиеся за ночь учебники и тетради.

В крошечной школе Мизраха, где учился всего один ученик, преподавалось восемь самых нужных уроков его величество Добродетели. Первый их них именовался уроком Воздержания, за которым правитель учил Якова умеренности и степенности в принятии любой пищи и особенно разного рода сладостей, которые всегда так жаждет детский желудочек.

На втором занятии, называемом уроком Чистоты, Яков постигал непростые для пылкого мальчишеского ума азы целомудренной жизни. Мизрах своим благочестивым примером показывал подобранному когда-то найденышу, как следует держать себя с представителями своего рода скромному и незлобивому мужу. Вместе со своим добрым преподавателем Яков учился подбирать неброские удобные платья, скрывающие от всеобщего обозрения все прелести человеческой фигуры.

Следующий урок Нестяжания проходил за пределами царского дома. Мизрах и Яков, предварительно снарядившись тяжелым упругим рюкзаком, в котором мирно покоились изъятые из Комнаты Щедрости монеты, выходили на узкие восточные улицы. Каждого путника, встреченного у себя на пути, они старались непременно одарить золотым. В дворцовые стены принц и его верный слуга возвращались только с пустым мешком и сразу принимались за изучение следующего урока Кротости.

Эта наука о незлобивом и чистом устроении мира душевного давалась Якову особенно тяжело. За прожитый в стенах Восточного государства день у него обязательно скапливались сразу несколько десятков обид на строгих донельзя дворцовых жителей. И, однако же, Мизрах всякий раз разбирал на маленькие тонкие части каждое из его столь частых недовольств и показывал ему, насколько они негодны и ничтожны по сравнению с теми прекрасными добродетелями, которыми обладал любой из его обидчиков.

Пятый урок Открытости, напротив, был необычайно приятен для Якова, ведь именно за ним он мог наконец-то вдоволь наговориться со своим любимейшим названным отцом. Обычно мальчик достоверно и в мельчайших подробностях описывал все приключившиеся с ним в этот день события, которые, опять же не могли не оставить в его сердце свой достаточно заметный для духовного взора Мизраха греховный след. Когда Яков случайно замечал, пролетая на Труме, ребенка, одетого в красивое яркое платье, у него тут же появлялось огромное желание им обладать. Когда его за очередную преисполненную непослушанием проказу отчитывал справедливый Паиль, мальчику сейчас же хотелось сделать ему в отместку очередную гадость. Всякий раз подобная откровенная беседа с названным родителем заканчивалась горькими слезами истеннейшего раскаяния. Мудрый Мизрах, умевший тонко и правильно определить корень любого из детских желаний, со свойственной всем заботливым сердцам осторожностью указывал Якову на бедственное несовершенство его душевного устроения, целиком и полностью погруженного в однодневные мирские заботы.

Наплакавшись вдоволь, Мизрах и Яков принимались за следующий урок Внимательности, где принц уже на взятых с предыдущего занятия примерах учил мальчика, как правильно следует встречать ниспосылаемые из преисподней искушения. Вместо прекрасной одежды Мизрах учил Якова засматриваться на скрытую под полами платья прекрасную человеческую душу, с которой всегда и везде необходимо быть лишь в крепкой духовной дружбе, а на все замечания Паиля - отвечать лишь кроткой добродушной улыбкой.

Завершался учебный день уроком Любви, на котором Мизрах и Яков снова повторяли и подытоживали пройденный за день непростой материал. Принц вновь давал мальчику возможность вспомнить все приключившиеся за день происшествия и посмотреть на них через прекраснейшие Очки Любви. К этому волшебному предмету правитель всегда относился с особой трепетностью, так как он являлся светлейшей и единственной памятью об отошедшем к предкам короле. Никому принц не позволял пользоваться чудеснейшим сосудом духовного мира. И лишь только Яков имел возможность каждый день на несколько минут погрузиться в прекрасные объятия бесстрастного покоя. Посмотрев всего лишь единственный раз на окружающий мир сквозь светло-лиловые стекла Очков, его душа вновь преисполнялась столь нужной для каждой падшей природы любовью. Каждый увиденный Яковом субъект наполнял его сердце непридуманным детским восторгом, настолько он был девственно чист и прекрасен. После урока Любви пригретый принцем близнец, нутро которого разрывалось на части от сильного желания творить для людей одно лишь благо, шел в свою комнату и тихо отдавался на волю вездесущему сну.

Но однажды Якову пришлось заснуть гораздо позже обычного.

Главной причиной тому стал слишком долго нежелающий прекращаться спор, разразившийся между очередными посетителями хижины Паиля. С самого утра Яков и остальные дворцовые жители вынуждены были слушать неимоверные громкие крики и стоны, раздававшиеся под окнами белогривого царя зверей и принадлежащими неизвестной особе женского пола. Все попытки Паиля усмирить разбушевавшуюся даму заканчивались полным крушением. Когда часы пробили уже почти одиннадцать, лев в довольно вежливом тоне попросил-таки спорщиков покинуть пределы королевского двора. Но не на шутку разгоряченная женщина никак не желала исполнить его просьбу. Даже когда ни разу за свою жизнь не гневавшийся Паиль перешел на рык, она продолжила кричать ему в пасть своим неимоверно визгливым голосочком: "Я требую справедливости для убийцы! Одной, одной лишь справедливости!".

Наконец её вопли достигли королевского сердца. Мизрах, все это время безрезультатно пытавшийся погрузиться в теплые волны юношеского сна, решил в конце концов покинуть пределы спальни и уже от своего имени приказать спорщикам удалиться.

Увидев полусонного государя, главная спорщица, оказавшаяся весьма приятной женщиной средних лет, бросилась к его ногам и с незатихающими весь день слезами простонала:

- Дорогой мой владыка! Смилуйся над просьбой своей несчастной рабы! Почти десять лет назад пережила я великое горе! Вот этот скверный человек (и она указала на стоящего неподалеку от себя косматого обрюзгшего старика, одетого в сильно прохудившиеся, повсюду заплатанные фермерские одежды) унес из дома моих только что родившихся крошек. Десять лет я пыталась дойти до дверей справедливейшего Паиля, но каждый день меня останавливал мой злодей-супруг. И вот сегодня мне наконец-то удалось вырваться из его коварных лап! Я пришла к стенам твоего дворца, чтобы требовать от них справедливости! Но меня гонят отсюда, говоря, что все мои домыслы - пустые фантазии несчастной матери, у которой этот изверг так безжалостно отнял сыновей. Пусть же отцеубийца будет наказан по справедливости! Я требую суда, я требую наказания, я требую мести!

- Каждый ли вы день вспоминаете своих несчастных крошек? - тихим, полным горестного сочувствия, голосом спросил правитель.

- Каждый день и каждую ночь! И вспоминая, начинаю проклинать своего обидчика и просить ему смерти! - вновь прокричала женщина, сердце которой разрывалось от нестерпимой обиды.

- Вы думаете об их кончине, и эта пакостная мысль привносит в душу вашу вражду. Чтобы в ней вновь воцарился мир, вам нужно лишь представить детей ваших в совершенном здравии.

- О как же мне возможно представить живыми тех, кого уже давно проглотили снующие по свалки собаки!

- Не можете представить сами, поищите их среди окружающих вас осиротевших собратьев, которые жаждут быть хоть на минуту усыновленными чьей-то доброй душой.