Смирнов посмотрел на Брежнева изумленно.

- Не навсегда, конечно, - сказал Брежнев. – На год. Обычай у них такой. Чтобы год у нас в Кремле, значит, жили воспоминания о поездке на мексиканскую землю. Нельзя отказываться – что ты. Обычаи. А после Мексики я в Будапеште был, и вот к тебе. Так со мной и ездят. Они ни черта по-русски не понимают.

Мексиканцы, чувствуя, что речь идет о них, заулыбались и затрясли маракасами.

- Примем всех! – сказал Смирнов сердечно, - Обычай есть обычай!

Смирнов подвел Брежнева к ЗИМу.

Внутри кабриолет был устлан богатым национальным ковром.

Леонид Ильич с удовольствием пролез в машину и бухнулся на ковер.

- Ваня, давай со мной! – сказал Брежнев.

Смирнов сел рядом с Брежневым в ЗИМ.

Семен Кузьмич улыбался умиленно несколько долгих секунд, потом сообразил, что третьим к Брежневу в ЗИМ лезть ему неловко, да его никто и не звал.

Семен Кузьмич направился к своей «Волге», и через несколько минут кавалькада правительственных машин выехала из аэропорта.

Трасса из аэропорта – одна из двух ухоженных дорог республики - была празднично украшена.

Портреты Брежнева в самом изысканном и ярко национальном убранстве то там, то сям так и лезли в глаза.

- Ну, как живешь, Леня? – спросил Смирнов, с любовью глядя на друга.

Брежнев наблюдал мелькание своих портретов.

- У меня появилось противное ощущение, Ваня, – сказал Брежнев. – Меня тошнит от собственной рожи. Вот и ты постарался.

- Ну что ты… - сказал Смирнов обиженно. – Зачем ты так? Это же… обычай.

- Вот именно, - сказал Брежнев. – Обычай.

Смирнов молчал и внимательно смотрел на Брежнева.

- Устал я, Ваня. Покоя хочу, – сказал Брежнев. – Потому и приехал к тебе.

Смирнов взглянул на Брежнева удивленно.

- А ты что думал? – спросил Брежнев.

- Я думал… с рабочим визитом…

- Правильно думал, - сказал Брежнев. – С рабочим визитом. Спрячусь, Вань, я в солнечной твоей Молдавии, на денек, душой отдохну, и дальше поеду. Как Крикова - всё стоит?

- Стоит, куда денется, - улыбнулся Смирнов. – Таких сортов для тебя приготовили - закачаешься!

Брежнев откинулся на заднем сидении кабриолета. Смирнов последовал его примеру.

Над ними проплывало розово-голубое небо в тонких струях облаков.

- А небо у них такое же, Ваня, - сказал Брежнев. – Ты же был в Англии?

- Был, - сказал Смирнов. – Но небо не помню. Был по партийной работе.

- Говорю тебе, такое же небо, – сказал Брежнев. – Выходит, на небе и встретимся.

- Не нравится мне настроение твое, Леня, - озабоченно сказал Смирнов. – Не горюй, Леня. Что-нибудь образуется.

- Что образуется? – с досадой спросил Брежнев. – Ничего не образуется. Самообман все. – Брежнев печально смотрел в небо. – А знаешь, Ваня, что заяц делает, если загнать его к обрыву, на самый край?

- Что? – удивленный резкой сменой темы, спросил Смирнов.

- Прыгает с обрыва, - ответил Брежнев. - И cмеется.

- Смеется? – переспросил Смирнов.

- Да, - улыбнулся Брежнев. – Представь себе.

- А почему cмеется? – спросил Смирнов.

Беседу прервало торможение машины. Шофер Ионикэ вынужден был затормозить, потому что резко встали две «Волги» безопасности, ехавшие впереди.

Затормозили - одна за другой - все машины кавалькады.

На пути процессии, прямо на трассе, расположился цыганский табор.

Состоял он из трех десятков в прах разодетых цыган, с гитарами, бубнами и скрипками.

Впереди музыкальной орды, со скрипкой в руках, стоял Лаутар.

Едва машины остановились, оркестр грянул сумасшедшую мелодийку, и цыгане бросились к машинам.

Через минуту лимузин Брежнева был облеплен цыганами.

А еще через мгновенье зазвучал, наполнив собою всё, голос Рады.

Она шла медленно, неотвратимо – так идти может позволить себе либо глава советского государства, либо она – Рада Волшанинова. Она шла вдоль ряда правительственных машин, из которых один за другим, на звуки ее голоса вылезали, как змеи на солнце, руководители республики, шла и пела, и перебирала свои черные, как смоль, волосы, сплетенные в косу, и соблазняла душу своим низким грудным голосом - звезда цыганско-советских времен, Рада Волшанинова.

Сопровождал Раду скрипач – Лаутар.

Так вдвоем они подошли к лимузину Брежнева.

Брежнев, конечно, не смог устоять перед Радой. И никто бы не смог.

Брежнев вышел из лимузина – и все руководство республики высыпало из машин.

Цыгане окружили Брежнева плотным кольцом.

Смирнов недовольно морщился, искал глазами Гроссу – но Семен Кузьмич уже давно кружился с цыганами, и пил вино из поднесенной молодой цыганкой глиняной кружки.

Брежнев тоже выпил - из кружки, которую ему поднесла сама Рада Волшанинова. И пошел в пляс с Радой.

Вышли и мексиканцы. Они как-то сразу нашли общий язык с цыганами и присосались к кувшинам с вином.

Цыганско-мексиканско-правительственный табор с песней и общей пляской пошел по трассе по направлению к городу.

Опустевшие машины правительственного кортежа остались на трассе.

Когда делегация прошла пару сотен метров, ее догнал ЗИМ.

За рулем сидел Лаутар.

- Прыгай! – сказал он, поравнявшись с Радой – она шла под руку с Брежневым, оба от души смеялись.

- Нет! Я еще погуляю! – сказала Рада своим низким голосом, и положила голову на плечо Брежневу.

- Это кто такой? – сквозь смех спросил Брежнев, глядя на Лаутара за рулем ЗИМа.

- Кто это? – повторил вопрос Смирнов, адресуя его Гроссу.

Семен Кузьмич накатил еще одну кружку и счастливыми, небесно голубыми глазами ангела взглянул на Лаутара за рулем правительственного ЗИМа.

- Спасибо, Рада! – сказал Лаутар.

- Не за что! Если я могу помочь, почему не помочь? Ты счастливый, Лаутар. Сам не знаешь, какой ты счастливый. Я была на твоем месте! Много раз была! – Рада задорно засмеялась.

- Что всё это значит? – спросил Брежнев Раду, смеясь. – Какой-то народный обычай?

- Да, - ответила Рада. – Очень древний.

ЗИМ стремительно рванул вперед.

Ему вслед замахали руками и радостно закричали цыгане, мексиканцы и руководители солнечной республики.

Звучал над трассой голос Рады Волшаниновой, и все махали руками, махали вслед ускользающему, растворяющемуся в закатном солнце черному ЗИМу.

…Большая Кумэтрия была в разгаре. Была уже ночь – звездная южная ночь.

Широкие полотна белой ткани, расстеленные на траве, усыпаны были самыми изысканными национальными блюдами. По обе стороны полотен возлежали ответственные работники.

Для руководства республики протяжную дойну выводил оркестр.

Леонид Ильич возлежал рядом со Смирновым и Гроссу.

- Мускатное попробуй! Урожая восемьсот семидесятого года, между прочим! - сказал Смирнов.

- Стоит попробовать! - подтвердил Гроссу. – И вот это тоже хорошее!

- Валяйте, мускатное! - сказал Брежнев и протянул свою кружку.

Девушка в национальном костюме сейчас же, присев рядом с Брежневым, налила в его кружку – из коллекционной бутылки.

- Не переживай ты так, - сказал Брежнев Смирнову, - найдется твой лимузин.

- Да как он найдется! – безнадежно махнул рукой Смирнов. – Это же цыгане! Его уже продали, или обменяли, на какие-нибудь бусы. Ну, Сеня! Ну, удружил!

- А причем тут Сеня? – спросил Гроссу обиженно. – Я не виноват.

- Слушай, а кто это был? – Брежнев рассмеялся. – Ну, тот, кто увел у нас машину?

- Цыган, проходимец, - сказал Смирнов зло.

- Лаутар, - вдруг сказал Семен Кузьмич. – Его зовут Лаутар.

- Лаутар? – переспросил Брежнев. – Что за имя?

- Это значит – бродяга-музыкант, - пояснил Гроссу. – Так раньше в народе называли музыкантов. Бездомных.

- Бродяга-музыкант, - повторил Брежнев и снова рассмеялся. – А зачем бродяге ЗИМ?

- Не знаю, - ответил честно Гроссу. – Нужно, наверное.

Где-то рядом, в лесу, вдруг вспыхнули два мощных прожектора.

Их толстые желтые лучи вонзились в ночное небо и прочертили в нем несколько светящихся линий.