Гроссу посмотрел с испугом на портрет Брежнева, висевший на стене в кабинете Смирнова.

- Не знаю, - честно ответил Гроссу. – Я и в Кремле был всего три раза, два раза – на съезде, и один раз – на елке.

- И нечего тебе там делать, - сказал успокаивающим тоном Смирнов.

- А правда, Вы с Леонидом Ильичем воевали вместе? - спросил робко Гроссу. – Люди говорят, Вы даже жизнь ему спасли.

- Ну… - Смирнов скромно повел своей квадратной фигурой. – В общем. Было дело.

Иван Никитич взглянул с нежностью на портрет Брежнева, и Гроссу в этот миг показалось, что картины войны отразились на его суровом лице, грохот взрывов и отрывистые выкрики – по-русски и по-немецки, наполнили внезапно кабинет, а по стенам пробежали отражения пламени яростного сражения.

Видел Иван Никитич в ту секунду горячий рукопашный бой. Вот рослые свирепые фрицы, человек пять, со всех сторон обложили, и уже заорали торжествующе что-то, на лающем своем языке, и через секунду, как пить дать, уложили бы Леню Брежнева.

Но тут пришел ему на выручку Ваня Смирнов – он и в молодости голосом обладал зычным, а кулаком - пудовым. И вот уже Смирнов страшными подзатыльниками и поджопниками, приправленными крепким русским словцом, разгоняет фрицев.

Во все стороны бегут с позором перепуганные таким обращением немцы, бегут - куда глаза глядят, от его дорогого друга Лени.

- Да... – восхищенно сказал Семен Гроссу, - Человек! - кажется, и он видел картину страшного боя, и был сражен наповал отвагой человека, с которым ему выпала честь вместе руководить республикой.

Иван Никитич, напротив, от его восклицания вернулся из военных воспоминаний в кабинет Семена Гроссу.

- Ни черта ты не знаешь, мой молдавский друг, - сказал незлобно Иван Никитич. – Леня Брежнев - это не человек. Это энциклопедия наслаждений.

Семен Кузьмич посмотрел на Смирнова испуганно.

- Советских наслаждений, я имею в виду, - пояснил Смирнов. – Он любит хоккей, цирк, народные танцы, Сеня. Хорошее застолье, конечно. Шары воздушные любит. В конце официального приема можно запустить в небо. Яркие чтоб были. Воспринимай эту информацию как мой подарок тебе. Хотя в Москве это известно каждому школьнику. Но ты, Сеня, не в Москве. К счастью. И еще он любит музыку, Сеня.

- Какую музыку? – спросил Гроссу.

- Всякую, - секунду поразмышляв, - ответил Смирнов. – Бодрую. Грустную. Всякую.

- Понял, - оживился Семен Кузьмич. – Постараемся.

- Давай, старайся, - сказал Смирнов. – Не обосрись. Леня приезжает во вторник.

Уже в дверях кабинета Иван Никитич Смирнов на секунду задержался и посмотрел на портрет Брежнева, висящий над столом первого лица республики.

- Лёня Брежнев – человек, - сказал Смирнов задумчиво, поглядев куда-то мимо Семена Гроссу, - такой же, как все. Хоккей, цирк – это не мечта, Сеня. А есть мечта. У каждого есть мечта, Сеня. Это второй мой подарок. Это знают не все, Сеня. Даже в Москве. Подумай над этим. Звони мне после сиесты, держи в курсе.

В двенадцать часов дня в городе наступала сиеста. Жара становилась беспощадной, температура достигала +30 в тени, и социальная жизнь в городе умирала. Сиеста длилась до 4 - 5 часов дня. Тогда жара спадала, и муравейник оживал.

Сиеста пришла в Советскую Молдавию из глубины веков. В советское время с сиестами пытались бороться как с явлением, препятствующим выполнению пятилетнего плана. Но попытки работать в часы летней сиесты закончились массовыми тепловыми ударами, особенно на селе. И сиеста была восстановлена в прежних правах. Как народная традиция, бережно охраняемая советским государством.

Семен Кузьмич вышел на порог Центрального Комитета КПМ. Постоял секунду, глянул на молниеносно притихнувших водителей. Смачно, с удовольствием, куснул громадное прохладное красное яблоко. Улыбнулся и умиленно повел взглядом вокруг.

Вся жизнь южного города, кажется, открылась в эту минуту первому секретарю с монументально высоких ступеней цэковского мраморного элеватора. Дворики старого центра, сплетенные между собой в непроходимый, утопающий в зелени и солнечном свете лабиринт, и немногочисленные широкие улицы, опустевшие в часы сиесты, и поливальные машины, и запах мокрого асфальта, и одуревшие от жары воробьи, дремлющие возле поилки, и тощие южные кошки, равнодушные к воробьям, вечно занятые поиском тени, и бесполезные сотрудники раскаленных учреждений делового центра, потребляющие в эти часы тонны минеральной воды из одинаковых помятых кабинетных сифонов, и торговцы на центральном базаре, собравшиеся за одним из столов, чтобы радостно вынести приговор огромному арбузу, и бесчисленные пивные и рюмочные, наполненные музыкой, смехом, стуком стаканов и цветом нации до отказа - все они были знакомы Семену Кузьмичу, ведь они были здешним народом – бестолковым и беззлобным. Из которого он, Семен Кузьмич, происходил, и которым руководил теперь - в меру сил.

Семен Кузьмич медленно спустился по ступенькам ЦК.

- Крикова? – спросил водитель Нику бодро, на ходу, прыгая на водительское место правительственной «Волги».

- Крикова, - ответил Семен Кузьмич устало, уже усевшись поудобней на заднем сидении «Волги», устланном красно-зеленым, как государственный флаг, национальным ковром.

«Волга» первого секретаря ехала по городу, и солнце светило в зеркало вместо заднего номера, и разлетались по улицам солнечные зайчики, и прыгали в лица прохожих, а прохожие узнавали Семена Кузьмича, и с радостью махали ему вслед, а он бесхитростно отвечал им, женщины кокетливо улыбались Семену Кузьмичу, и это было ему очень приятно, он и не скрывал этого, да и скрывать не умел, а вот уже увязались за машиной первого секретаря дети, и один мальчишка, лет двенадцати, на велосипеде пытается догнать машину Семена Кузьмича, и кричит на ходу, дразнится:

- Сеня-первый-сек-ре-тарь, Сеня-первый-сек-ре-тарь!

Через пятнадцать минут «Волга» первого секретаря, по пути проигнорировав треть светофоров и три четверти дорожных знаков, вылетела на загородную трассу.

Трасса на Крикова – первая в республике ухоженная дорога. Гладкий асфальт. Высоченные тополя - мелькают ровненько крашенные известкой стволы. Потом - виноградники, потом - геометрически разделанные на лоскутки разного цвета холмы. И скульптура при въезде в Крикова – фигуристая южная красавица с косой, в национальном молдавском костюме, держит на хрупком плече корзину, полную винограда.

Все эти льготы и украшательства обычная пригородная трасса заимела не случайно. Именно по этой трассе руководство республики в лице Семена Кузьмича Гроссу и Ивана Никитича Смирнова ездило очень часто - чаще даже, чем по второй по уровню значимости и ухоженности трассе, ведущей к аэропорту, в котором периодически приземлялись Высокие гости республики.

Крикова – легендарное место. Именно Крикова первым делом посещали все Высокие Гости по прибытию в Молдавию - таким образом, за одну поездку побывав на обеих ухоженных дорогах.

Высоких гостей приезжало в Крикова так много, и многие из них были настолько высокими, что со временем наиболее высокие гости стали ритуально высаживать деревья, именные деревья редких пород – на память о своем появлении в Крикова. Именные деревья занимали последний километр перед главным винным погребом Молдавии и одним из крупнейших хранилищ синьки (от глагола «синячить» – то есть, пить вино) в Европе, «Криковскими Старыми Подвалами».

Здесь, на аллее Высоких Гостей, были самые невероятные сочетания: дуб Юрия Гагарина, бук Индиры Ганди, платан Шопенгауэра. Имя каждого гостя и дата посадки саженца были выгравированы на табличках, установленных перед каждым деревом. Был когда-то в этой аллее даже белый тополь Никиты Хрущева. Но после отставки Никиты Сергеевича тополь был спилен, пень выкорчеван, и вместо него был посажен каштан - вьетнамским космонавтом товарищем Нгуен Лином.

«Волга» Гроссу пролетела по «именной» аллее, затем резко сбросила ход и съехала с трассы.

Некоторое время «Волга» ехала по полю, устланному алыми маками.