Другая, по существу переплетающаяся с первой идея мотивированности, обусловленности событий, их взаимной связи, пожалуй, еще отчетливей и равномерней подчеркнута на протяжении всей поэмы. Здесь не просто фатализм с его чувством обреченности, неизменности предопределения, иногда бессилия, а нечто иное: сознание внутренней, может быть, и не всегда понятной закономерности всеобщей смерти и исчезновения. Эта мысль четко выявляется в философских и дидактических отступлениях автора, рассеянных на всем протяжении поэмы. Предопределенность у Фирдоуси переходит в идею нравственного закона, возмездия, с роковой неизбежностью преследующего вольного или невольного преступника. В борьбе добра и зла нарушается нравственный закон. Акты борьбы — цепь насилий, преступлений, нарушений закона жизни. В этом ярко отражается гуманизм Фирдоуси, описывающего войну, но любящего мир.
Еще одна связующая поэму идея — идея законной преемственности царской власти. От Кеюмарса до Йездегерда все владыки Ирана — это один род, отмеченный призванием; все они — владыки «милостью Йездана», носители «фарра» (исключая правление узурпатора Зохака — «похитителя фарра» и неопределенный период «царей племен» — аршакидов).
Термин «фарр» (фарр-фарре), восходящий к авестийскому Xvarenah, постоянно встречается в тексте «Шахнаме». И он имеет более глубокое значение, чем дословно переводное «царское величие, слава» (фарр-е шахи и т. п.). Фарр — не просто блеск, слава, величие, как бы отражение царского сана, пышность и т. д., а некая благодать, ниспосланная свыше и отмечающая избранника ореолом. Фарр может быть ниспослан, может быть потерян и вновь возвращен (как у Джемшида и Кей-Кавуса), может быть унаследован или вообще дается роду и переходит в пределах того же рода. Реальным, видимым воплощением фарра в предисточниках оказывалась то птица (царственный сокол, орел), витающая над избранником, то баран (символ силы, могущества). На позднейших — сасанидских — барельефах мы видим фарр в виде нимба, ореола лучей вокруг головы «владыки». В настоящее время слово фарр потеряло свое особое, сокровенное терминологическое значение; фарр (фарре) обозначает просто понятие блеска, пышности, величия (шокух, джалал, шоукат и др.), но в «Шахнаме» фарр сохраняет свое глубоко традиционное и специальное значение. Фарром в поэме отмечены не только владыки Ирана, но и избранная страна — благодатная Айриана (Иран).
Теория фарра была особенно развита и популяризована, можно сказать прямо внедрена в сознание народа, при сасанидах, разумеется, в целях упрочения династии потомков Сасана. В конечном счете это было основой идеологического оформления и укрепления классовой военно-аристократической и жреческой державы сасанидов.
И в «Шахнаме» Фирдоуси такая сасанидская традиция несомненно является основным выражением аристократической тенденции ее автора.
Аристократическая тенденция совершенно определенно, ярко и многообразно выражена в поэме Фирдоуси на всем ее протяжении. Можно сказать, что эта тенденция (в сочетании с борьбой добра и зла) — первое, что бросается в глаза при чтении поэмы.
Сасанидское благоустроенное государство — военно-аристократическая империя во главе с наследственными владыками Ирана, осуществляющими справедливость и порядок — идеал Фирдоуси. Вся поэма, каждый эпизод ее является живым подтверждением этой мысли (даже, как мы увидим, места поэмы, связанные с иной — народной — тенденцией). Здесь можно было бы перечислить многое, неоднократно отмеченное исследователями «Шахнаме»: идеализацию в целом рыцарской военной среды, внимание к мелочам аристократического быта, неоднократно подчеркнутое положение, что только аристократ — благородный потомок славного рода может быть действительным героем. Все это положения, вытекающие из идеи благодатного ореола (фарра) и наследственности царской, а в конечном счете, всякой традиционной власти. То, что в «Шахнаме» является выражением аристократической тенденции, может быть точно и доказательно сформулировано.
Однако в «Шахнаме» отражена и иная, противоположная аристократической — народная тенденция. Отражение, а порой и выражение народного сознания несомненно в поэме Фирдоуси, но оно формально менее отчетливо выражено. Аристократическая тенденция выступает как оформляющая, тогда как народная тенденция композиционно подчинена первой. Хотя народная тенденция и не всегда лежит на поверхности, но именно она определяет само существо произведения.
Народна, прежде всего, сама основа «Шахнаме» — история Ирана, его народа, по существу лишь представляемого цепью «законных» владык.
Древнейший период истории Ираншехра представлен народными мифами, легендами, эпическими сказаниями. В «Шахнаме» эти народные в основе сказания занимают не менее половины всей поэмы. И никакое аристократическое оформление не могло бы уничтожить народность основы «Шахнаме».
Выше уже говорилось, что авторская индивидуальность Фирдоуси, наряду с другими моментами, проявлялась и в выборе вариантов, главным образом дополнительных, к основному мансуровскому своду эпизодов и, конечно, в их обработке. То, как поэт широко использует в своей поэме материал народных сказаний, свидетельствует об отношении Фирдоуси к фольклору.
Есть сказания — эпизоды, которые не могут быть пропущены в сводном историческом изложении. А потому особенно важно, как излагает данный эпизод автор. Ограничимся здесь двумя-тремя примерами. У Фирдоуси мы находим сказание о восстании кузнеца Каве против тирана Зохака. Это сказание, разумеется, не могло бы быть исключено из свода — так широко оно известно, стало органической частью кодифицированных преданий. Народная основа сказания о кузнеце-вожде, революционная сила Каве, восставшего против тирании владыки, полностью сохранена и не только сохранена, но и выделена блестящим мастерством художника, любящего и чувствующего изображаемого им героя. Мы не знаем, в каком соотношении бейты Фирдоуси, посвященные Каве, были к его тексту-основе, но несомненно в авторской воле и возможности было сохранить, опустить, ослабить, усилить, выделить тот или иной момент и тем самым в том или ином виде нарисовать образы участников действия, сохранить или, наоборот, ослабить, свести на нет несомненно народную первоначальную тенденцию сказания.
Поэт возвеличивает народное восстание под импровизированным знаменем — кожаным передником кузнеца, водруженным на пику. Подчеркнуты смелость, благородство простолюдина и, вместе с тем, разоблачено пресмыкательство вельмож, подписавших лакейскую грамоту, которую Каве топчет ногами. На страницах «Шахнаме» народные герои сказания живут полной жизнью, и даже последующее «растворение» образа Каве в лучезарном ореоле законного владыки Ирана Феридуна не снижает его боевого пафоса и значения.
Равным образом общеизвестна благоприятная (во всяком случае, объективная) трактовка образа Маздака в сасанидской части «Шахнаме», что не менее знаменательно для уяснения позиций Фирдоуси. Маздак, вождь социального движения народных, крестьянских масс с лозунгами религиозного коммунизма, само собой разумеется, — наиболее одиозная фигура в представлении позднесасанидской и феодальной халифатской государственности[448].
Из восточных средневековых авторов только у Фирдоуси мы находим благожелательное отношение к Маздаку, как мужу, преисполненному добрых намерений, стремившемуся к справедливости и т. п. Это отношение ярко контрастирует со злобным искажением образа Маздака, с издевательским изображением его коммунизма как общности жен и т. п. Такая клеветническая оценка Маздака содержалась в официальной сасанидской «Хватай-намак», а также и в новоперсидских сводах. Но народ не так относился к памяти своего вождя, потерпевшего поражение. Ведь еще не догорели, а кое-где вновь готовы были вспыхнуть с новой силой огни восстаний крестьян и ремесленников. Известно также о существовании маздакитской литературы позднего, уже халифатского времени. До нас не дошли уничтоженные злобствующей реакцией рукописные памятники, но из устного предания нельзя было вытравить образ народного вождя. Он-то и был воспринят Фирдоуси.
