— Ну, узнаю, — засмеялся Максименков. — Узнаю философа и точного формулировщика. Да, были дела! Как нас твой полковник Корж гонял за приказы! Разведку ведут не такими аппаратами, а умом, знанием дела, анализом и точным психологическим наблюдением, то есть методами, как раз и недоступными голубой тупости некоторых умишек. (Это я, старик, заметь, уступку тебе делаю, как фронтовику! Не любит милицию ваш брат.) Но должен тебе сказать, этот род войск сейчас приобретает особое значение. По-дружески советую: с гарнизонщиками, а поскольку ты автомобилист и с регулировщиками на перекрестках — поосторожнее. Словом, изучай светофоры и знаки уличного препинания, потому как из вашего брата здесь довольно быстро павлины фронтовые перышки выщипывают… Ферштейн? А?

— А из тебя, видать, уже повыщипали? Что это ты себя и к фронтовикам не причисляешь? — насторожившись, бросил Зуев.

Максименков засмеялся весело и беззлобно:

— Ну, ну, не ершись. Я по-дружески предупреждаю: глазами хлопай, но рот и карман не разевай. Ну как, подтрофеился немного?

Зуев пожал плечами. Замолчали.

Чувствуя себя неловко, Зуев махнул рукой на «Ретину», уже висевшую на шее у майора. Заплатил он за нее всего полтораста марок и три пачки сигарет. А снимать толком так и не научился.

Максименков продолжал как ни в чем не бывало:

— Так, значит, отпускной? По ранению? А дальше что? В запас? Чем собираешься заняться? Историей? Не рановато ли? Молодой парень, герой войны… Не одобряю, тем более что и здесь, думаю, тоже за светофорами следить надо вовсю. Вот Кутузова сейчас возвеличивают. Как думаешь, историк, к чему бы это?

Зуев молчал.

— Ну ладно, это дело не моего ума — к старости разберемся. — И Максименков резко переменил разговор: — А «Ретинка» — это больше для провождения времени… с девчатами на лоне природы. Или для рыбной ловли… А на старости годов — для запечатления семейного очага, так сказать, на утеху родным и знакомым… Ну и в назидание потомству… Так что же думаешь насчет службы?

— Думаю — после отпуска демобилизуют.

— А если устрою?

— Ну что ж, есть возможность — посоветуй…

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Максименков может поговорить с кадровиками насчет дальнейшей службы капитана.

— Приходи завтра. Потолкуем. Тут комплектуют сейчас округа и местные военкоматы. Все же не на гражданку, и, можно сказать, для формы и престижа фронтовика менее обидно, — говорил он многозначительно, с какими-то намеками, не понравившимися Зуеву.

На следующий день капитан Зуев узнал официально, что действительно есть свободная вакансия. Вместе с Максименковым они пошли в управление кадров.

Взяв пропуск и поднимаясь по лестнице, майор, уже наживший себе небольшое брюшко, еще не особенно портившее его когда-то шикарную кавалерийскую талию, запыхавшись, остановился на третьей площадке.

— Вижу, брат, ты еще не совсем освоился. Хочу тебя предупредить по-дружески… Ты на фронтовые заслуги не очень напирай. Здесь этого не приемлют… Переживаемый этап — это, так сказать, как бы выразиться… ну, в общем, девальвация орденов и фронтовых заслуг. Но имей в виду, что хлопцы мною предупреждены и, думаю, пойдут тебе навстречу. Ну, дуй… Не горюй… обойдется…

В управлении Зуеву показали список комплектующихся военкоматов. Он с радостью увидел среди них и родной Подвышков и подал рапорт. В брянские дебри охотников ехать было немного.

Через три дня его вызвали для беседы. После нескольких стандартных вопросов подполковник долго просматривал личное дело капитана. Держа на весу папку, углубившись в кресло, в котором он сидел как-то боком, перекинув ногу на ногу, он изредка бросал косой взгляд на молодого военного. Захлопнув дело, спросил:

— Почему ордена не носите? А только планки?

Зуев замялся.

— Неудобно, звону много, — соврал он, так как специально снял их по совету Максименкова, считавшего, что для «пользы службы» не стоит мозолить людям глаза боевыми наградами.

— Так, — сказал подполковник. — Есть и такая скромность… которая хуже бахвальства.

Зуев покраснел и обозлился:

— Уничижение паче гордости — говорит библейское изречение. Я знаю его, товарищ подполковник…

— И решили следовать ему? Ну что же, этот устав, конечно, устарел для нашего времени, — ухмыльнулся подполковник. — По службе у меня вопросов больше нет.

Он оторвал листочек из «пятидневки» и записал четким, остроугольным почерком:

Зуев встал.

— У меня еще один неофициальный вопрос. Можете при желании не отвечать…

— Слушаю, товарищ подполковник!

— Вы давно знакомы с майором Максименковым? Воевали вместе?

— Встречались. В белорусском наступлении. Был он офицером связи конно-механизированной группы Первого Белорусского фронта.

— Дружили?

— Особенно нет.

— Ваше мнение о нем?

— Кавалерист лихой. А в общем ничего не могу сказать определенного…

Подполковник подумал, вертя в руках авторучку с игольчатым пером:

— Так вот что… У нас в армии принято по вопросам прохождения службы обращаться без посредников… и маклеров. И если бы не столь длительное и безупречное пребывание в части полковника Коржа, я мог бы составить о вас превратное мнение, капитан Зуев. И ошибся бы, надеюсь. А в нашем деле ошибаться нельзя, никак нельзя. Можете идти.

Зуев как ошпаренный повернулся через левое плечо. Не без удовольствия глядя на его побагровевшую шею, подполковник Павлов кинул вслед:

— Звоните, как условились.

Позвонив через пять дней, Зуев узнал, что приказ подписан.

Таким образом капитан Зуев, как следовало из его личного дела, еще два месяца назад аттестованный в дивизии к очередному званию майора, получил назначение в военкомат Подвышковского района.

Уже с предписанием в кармане выходя из министерства, он носом к носу столкнулся с Максименковым. Сразу даже не узнал его. Тот осунулся, хотя и держался козырем. Китель был без погон. Поздоровались. Зуев неловко стоял, не зная, что сказать.

Максименков криво усмехнулся.

— Так-то, брат. Погорел я. На трофеях погорел…

— Что, много взял? — брякнул Зуев, лишь бы сказать что-нибудь.

— Да н-н-е-ет. А кто его там знает, сам никак не пойму: или много взял, или мало давал. Каждому охота хорошего назначения… Черт их тут разберет. Не туды попал я…

— Теперь куда?

— Поеду в Сальские степи, на конный завод… Молодых кобылят объезжать. Милое дело — и без дипломатии!.. Бывай. За «Ретину» не держи зла. Боком она мне вылезла…

Он пожал капитану руку.

«Ни черта, брат, ты не понял. А жаль…» — глядя вслед кавалеристу, подумал Зуев.

Пробыв в Москве еще недели две, он походил по театрам, а затем взял курс на Орел — Брянск, и вчера вечером переступил наконец порог родного дома, в котором не был пять лет…

Все эти картины и дорожные впечатления недавних дней замелькали в отдохнувшем, полусонном мозгу, как телеграфные столбы широкой дороги. Зуев изредка поглядывал на сноровисто работавшую за швейной машинкой мать. Открытые до локтей родные руки точными движениями пропускали ткань под лапку машинки, на ходу подгибая рубец. Она чуть склонила голову, как бы прислушиваясь к внешним звукам, пробивающимся сквозь ровный стрекот машинки. Ловко подогнанный домашний халат облегал ее ширококостное, суховатое тело труженицы. За четыре года войны она не постарела, ходила и работала так же быстро и споро. Только обильная изморозь на висках и во всей короткой, женотдельской прическе говорила сыну о пережитом.

Зуев уже собрался отбросить одеяло и встать, когда в сенях загрохотало и в распахнувшейся двери появились две соседки. Мать спокойно остановила бег машинки, подтянула на доску материю и быстро встала им навстречу.

— Почуяли мужской дух? — спросила она шутливо. — Ну, давайте выйдем. Не смущайте мне молодца. Будешь одеваться, Петяша?