Два, три, пять «студебеккеров». Все накрытые брезентовыми балахонами. Вот уже шесть машин вышли из-за холмистого горизонта. Шли они изъеденной фронтовым ревматизмом походкой, переваливаясь на колдобинах дороги. Но строго соблюдая интервал в пятьдесят метров. Казалось, в любой момент может прозвучать сигнал «воздух», и надо будет быстро выскакивать из машины и бежать в придорожный окоп, выкопанный немцами по бокам автомобильных дорог.
В довершение сходства колонна действительно остановилась перед каким-то препятствием, на бугре. Видимо, был подорван мосточек или труба в насыпи. При виде колонны у Зуева мелькнула мысль: «Не от полковника ли Коржа?»
Через несколько секунд зуевская колымага медленно заковыляла навстречу колонне по колеям и рытвинам. Долго спускались в пологую лощину. Добрались кое-как до низины. Но там колеи расползались во все стороны. Насыпь заросла травой, чуть зеленевшей из-под пороши. Ясно, по ней никто не ездил.
— Моста нет… Кидай машину, пойдем пешком, — сказал Шамрай.
Его влекло вперед.
Зуев задним ходом сдал на пригорок — каменисто-щебенчатый порожек большого холма. Закрыл машину и быстро зашагал по насыпи в долину. Там был взорван мост, а пешеходы набросали отдельные камни и обломки бревен в полузамерзшую мелкую речонку, подмывающую подошву противоположного берега. Перепрыгивая с камня на кочку, Зуев быстро «форсировал» речку и стал взбираться на бугор. Дорога вихляла вдоль речушки, взбираясь на гриву высоты.
Поднявшись быстро по крутому склону, Зуев догнал прихрамывающего Шамрая, и вдвоем они вышли прямо к мосточку на горе. Его уже ремонтировали солдаты-саперы.
Высокий, черный как грач, поджарый старший лейтенант издали приглядевшись к Зуеву, зарысил ему навстречу. Подбежав, отдал рапорт:
— Товарищ майор, саперная команда следует в Подвышковский райвоенкомат по приказу полковника Коржа. В распоряжение военкома. Старший лейтенант Иванов.
Зуев поздоровался и назвал свою фамилию. Лицо сапера осветилось улыбкой. Очевидно, он был доволен и тем, что военком выехал для личной встречи, а может быть, и самим собой за удачный, вовремя отданный рапорт.
Зуев пошел с Ивановым вдоль колонны.
Саперы, все усатые, с гвардейскими значками, многие с золотыми нашивками, споро постукивали топорами. Набивали хворостом насыпь, перестилали настил моста и с интересом поглядывали на начальство, откровенно прикидывая, какое влияние на их ближайшую солдатскую житуху будет иметь этот неизвестный майор.
— Вот так и едем, товарищ военком, — кивнул старший лейтенант на кузов переднего «студебеккера». Он почти доверху был нагружен шпалами и слегка обгорелыми бревнами. — Почитай, штук двадцать мостиков отремонтировали.
Зуев вспомнил только что форсированную речонку с торфяными берегами и подорванный мост. Повернули назад. Прошли вместе со старшим лейтенантом Ивановым на край горушки. Открылась картина разрушенного моста. Военком показал на него саперу. Тот сразу зашнырял глазами вправо и влево и, озадаченно вскинув козырек фуражки на затылок, произнес без особого отчаяния:
— Ну так и знал. Объезда нет. Придется ночевать.
К ним подошел Шамрай. Кожанка Зуева, небрежно наброшенная без рукавов на его плечи, видимо, ввела старшего лейтенанта в заблуждение. И он, так же как и Зуеву, козырнул Шамраю, учтиво представившись и называя его майором.
Мимолетная досада, вызванная неприятной перспективой ночевки в поле, уже сбежала с лица Иванова. Вынув из кармана тройную велосипедную сирену, он загудел. Через две-три минуты со стороны колонны, так же как недавно его начальник, переходя с быстрого шага на тяжелую рысцу, подбежал старшина. Это был самый усатый и самый коренастый сапер, будто вырубленный из корня замшелого дуба.
— Старшина Чернозуб по вашему приказанию… — поднимая руку к козырьку, доложил он.
Старший лейтенант Иванов молча показал Чернозубу на преграду в лощине. Тот произнес стоически:
— Понятно…
— Размещаться на ночевку, — приказал Иванов.
Чернозуб так же быстро вернулся к колонне.
Раздались слова команды, зашевелились люди, зафырчали моторы подтягивающихся вплотную задних машин. По бокам дороги прошли две группы саперов. Они шли с миноискателями, издали похожими на детские сачки для ловли бабочек, проверяя обочины дороги и полуобвалившиеся траншеи на подступах к тракту.
— Вышколенный народ, — сказал Шамрай вслед Чернозубу.
— Набили и руку, и ногу, и солдатский зад. Почитай, всю войну вместе мотались, — пояснил старший лейтенант.
Очертания насыпи и черные провалы несуществующего уже моста скрывались в полумраке спускающейся ночи. Расстелив на коленках карту-двухкилометровку, на которой была нанесена вторая полоса обороны немцев с примерными обозначениями минных полей и зон заграждения, старший лейтенант Иванов незлобно сетовал на свою судьбу:
— Ведь вот не дотянул тридцатый мостик. Как дальше дорога? — спросил он у Шамрая.
— Дальше покатишь как на ладони. Последний — вот он перед тобою. А куда тебе? — сказал Шамрай.
Иванов вопросительно посмотрел на Зуева.
— Нет, это не сотрудник нашего военкомата, товарищ старший лейтенант. Но наш, военный человек. Можете не стесняться.
И вдруг Зуеву пришла в голову мысль, навеянная, видимо, недавним его наблюдением над профессиональной выучкой Шамрая. «А ведь верно… А почему бы ему не быть нашим сотрудником? Штатные места еще не заняты. Пристрою парня к делу. Инвалид, герой войны, танкист…» И, как всегда бывает, когда задумаешь доброе дело, майор Зуев повеселел. Они с Шамраем решили остаться на ночевку вместе с саперами.
Вскоре потемневшее небо осветилось двумя кострами, которые разложили близко от блиндажей. Быстро вскипятили чай, кинжалами разрезали несколько банок консервов «второго фронта». Поужинав, саперы улеглись спать. Только старшина Чернозуб, затеявший печь картошку, сидел у горячей золы, лениво пошевеливая ее шомполом. Пепельно-серая картошка ворочалась с боку на бок. Вскоре и он, угостив сидевших в стороне офицеров, подался на боковую. Остались только Иванов, Зуев и Шамрай. Как обычно, пошли тихие и медлительные разговоры о войне. Шамрай больше помалкивал. Когда Иванов как-то мимоходом обронил фразу: «Нет уж, как мы, сиборовцы, воевали…», — Зуев вздрогнул.
Жизнь и последний подвиг генерала Сиборова — легендарного командарма — были в общих чертах еще раньше известны Зуеву. Всего несколько месяцев назад видел он и камень посреди площади с надписью о том, что здесь, на могиле, будет сооружен памятник. В период топтания под Ржевом, когда Зуеву пришлось в первый раз попасть по легкому ранению на отдых, он проездом остановился в небольшом селе, где-то между Ярцевом и Вязьмой. Село стояло в безлесной, немного всхолмленной местности — типичное русское село с деревянной церквушкой в центре. Никаких важных дорог и военных объектов вокруг не было, но, несмотря на это, в село тогда прибыла команда саперов, солидно вооруженная всяческими инструментами для извлечения мин. И Зуеву случайно пришлось присутствовать при удивительной истории.
Начальником этой группы почему-то было лицо в больших чинах. Во время ночевки Зуев, тогда еще совсем зеленый лейтенант, узнал, что в этом самом селе после его освобождения войска натолкнулись на большую могилу с нестандартным обелиском: был он приземист, кургуз и неуклюж, сделан из кряжистого комля березы или вяза, выкрашен тем черно-грязным цветом, каким немецкая армия красила свою технику: танки, машины, орудия. На ровно подрезанном толстом суку была прибита каска. Большой кованый гвоздь, продетый сквозь рваную дыру, надежно прикреплял ее к суку. Кто-то снял эту каску и обнаружил под ней надпись на русском и немецком языках: «Здесь похоронен храбрейший русский герой, генерал-лейтенант Сиборов, над прахом которого немецкие солдаты склоняют свои знамена». Выше надписи стандартный немецкий крест, внизу дубовые листья — символ крепости духа, венчающие у немцев только храбрейших из храбрых.
— Провокация, — решили в контрразведке. — Вероятно, заминированный бугор…
