Вопрос решился просто потому, что Швыдченко, придя раньше на один час, достал из стола чистый лист бумаги. Он долго кряхтел над ним, соединив в одну черную линию свои разлапистые брови. После каждой написанной строки он крепко потирал синюю щеку. Это была характеристика предрика, затребованная обкомом на руководящих работников района. Перед заседанием он показал свое сочинение Сидору Феофановичу. Так, между прочим, вроде проверить фактические данные его биографии. И на бюро Сазонов не встал на дыбы, а просто очень осторожно заготовил себе путь для отхода. Но на это никто не обратил внимания. Оговорки, увиливания, особые мнения Феофаныча никого не удивляли. Это уже было привычное для всех членов бюро поведение Сазонова. Его манера, стиль и сущность.

— Ишь как округляет, — буркнул под нос начмил Пимонин. — Прямо как велосипед.

— Хитра штука лисапед… — ответил начмилу повеселевший Швыдченко, но вторую половину поговорки не рискнул произнести.

Пока «особое мнение» заносили в протокол, Швыдченко, весело разглядывая присутствующих, остановился на лице Зуева. Он задержал на нем взгляд и долго вспоминал что-то…

И наконец вспомнил: «Эх, Федот, так ведь и не выполнил своего намерения… А ведь думал же перекинуться с ним насчет личной жизни. Разузнать более подробно… Что у него там за нелады… Наверное, по девчачьей части какое ни то преткновение. Ведь молодежь все-таки…»

Швыдченко всегда считал своим партийным долгом помогать молодым товарищам и в их личных делах.

«Парень, — думал он, глядя на военкома, — молодой, но по всему видать — стоящий». Так, мимолетно раздумывая обо всем этом, секретарь вдруг вынес на бюро вопрос о прикреплении уполномоченным райкома члена партии с 1943 года товарища Зуева Петра Карповича к колхозу села Орлы.

Все присутствующие с интересом повернули головы к военкому. У большинства на лицах было написано удивление. Кое-кто с сожалением покачал головой, а начмил Пимонин укоризненно взглянул на Швыдченко: нехорошо, мол, подводить так парня…

— Товарищи, вопрос подработали? Знает он, на что идет? — громко спросил начмил.

— Товарищ Зуев Петр Карпыч очень интересуется колхозами, — твердо сказал секретарь. — И сам просил меня привлекать его к партийным поручениям. И с его положительным отношением к этому колхозу я вынужден был согласиться. Тут у нас не было правильного подхода. С учетом особенностей.

Зуев встал и сказал, что это партийное поручение его вполне устраивает. До войны он бывал в этом селе по культшефству и по комсомольской линии.

— Гм-м… — только сказал Сазонов и пожал плечами.

Члены бюро молча проголосовали. Только один Пимонин воздержался.

Швыдченко «провернул» кучу мелких вопросов, и бюро закончилось.

Народ потолкался немного в кабинете… перекинулись текущими, дневной оперативности, как подумал про себя Зуев, новостями, и все стали расходиться по своим делам.

Швыдченко подозвал Зуева:

— Ну как? Не очень я тебя? Того… перегрузил?

Зуев пожал плечами.

— Хочу еще раз съездить по нашему маршруту. Сегодня… В звено Евсеевны и в Орлы. Не будет никаких поручений?

— Что так срочно? — с мимолетной улыбкой спросил Швыдченко.

Зуеву не понравилась эта ухмылка. В ней был какой-то двусмысленный намек.

— Просто маленькая неприятность у меня вышла с моим финансистом. Не признает нашего оформления. Тех самых бумаг. На тракте. Поеду — отберу подписи по всей форме. Привезу ему на бланках, черт с ним… — сказал он сухо.

— А-а-а, тогда поезжай. С финансовиками всегда так. Сам поедешь?

— Прихвачу тут с собой одного вояку.

— Однополчанина?

— Нет, в школе еще учились вместе… по комсомолу друзья. И еще просьба: нельзя ли бензинчиком подзаправиться?

Швыдченко быстро написал записку.

— Ну что ж, валяй. Передавай привет Евсеевне и ее взводу. На обратном пути заезжай к дворянам, помаракуй с ними насчет наших планов. Председатель-то ихний так и не явился. Хитруют, видать. Ну ничего. Теперь мы их приведем в христианскую веру… С тобою вместе, — улыбнулся Федот Данилович.

— Есть привести в нашу веру, — почему-то довольный, откозырял Зуев.

Уже подойдя к дверям, он остановился, подумал и, сняв фуражку, вернулся к столу. Федот Данилович, держась за трубку телефона, вопросительно посмотрел на майора.

— Вот еще какое дело… Как для наших подвышковских земель будет такой злак, как люпинус?

— Ого, — сказал Швыдченко, бросая трубку обратно. — Это ты, Петро Карпыч, делаешь успехи. Ведь прямо в точку ударяешь. Люпин для наших песчаных земель — золото. Только это не злак, а бобовое растение. Оно прямо из воздуха азот таскает в почву. Если бы в прошлом году то самое поле с гладкими грачами, которое мы вчера видели, было под люпином, не пришлось бы лучшему в районе звену Евсеевны на себе коровье дерьмо возить.

— Нет. Я не в смысле навоза…

— А в каком же еще смысле?

— Как оно для корма? Скажем, бычкам или даже кролям тем алехинским.

— Или тот самый, с ушами? Как его? — и Швыдченко смешно передразнил маленького кроликовода.

— Свечколап, — напомнил Зуев.

— Вот-вот. Так вот не приведи бог или случай тебе, товарищ уполномоченный, — снисходительно сказал секретарь, — колхозникам такое сказать. Засмеют ведь. Понимаешь, это не корма, а зеленое удобрение. Для наших земель наилучшее. Но для корма… есть в нем такой яд, алкалоид называется. Если бы, скажем, тем Свечколаповым кролям один раз дать его вволю нажраться — погибла бы вся ферма. А мальчонку того славного ты своими руками погубил бы…

— Ничего не понимаю, — сказал Зуев. — А я привез семян. Такие, как белая фасоль, немного помельче, так мне его именно для скота рекомендовали.

— Где?

— Из Германии…

Швыдченко свистнул.

— Мы, когда партизанили, мышьяк офицерам-гестаповцам рекомендовали для приправы к колхозной говядине.

— Да нет, Федот Данилович, бригадир колхозный. Животновод из Черниговщины. Он мешков с пятнадцать его вез на семена и мне дал.

— Сколько его у тебя?

— Кило двадцать — тридцать. Словом, полный под завязку солдатский сидор. Так и говорил: люпинус безалкогольный, что ли… Такие белые фасолинки…

— Безалкогольный, говоришь?. Такого не бывает. Белые? Чудеса… Постой, постой, а ведь верно. Был у нас на Черниговщине, на Носовской опытной станции, дедок один. Так он все норовил тот яд алкалоид из него убрать. Безалкалоидный, а не безалкогольный. И даже вроде грядочки две у него получилось, но перед самой войной. Какая штуковина… а? Дедок такой, Штифарук его фамилия.

Зуев молча полез в карман, достал свою записную книжку, долго листал ее…

— Верно. Вот. Майор Штифарук.

— Майор? Какой из него майор. В сороковом он белый как лунь был. Лет, может, шестьдесят с гаком. А может, и все семьдесят. Какой он из себя, тот майор?

— Я его и в глаза не видел. Мне бригадир его фамилию назвал. Черниговский бригадир.

— А бригадира как звать? Колхоз какого района?

Зуев только развел руками, как тот ефрейтор на пограничном КПП в Бресте.

— Придется мне самому на эту твою фасолину поглядеть, товарищ военный. Дело рисковое. Но, видать, интересное. Если бы не было при том твоем солдатском сидоре этой фамилии Штифарук, я подумал бы — разыграл тебя, по-хулигански разыграл тот бригадир. Если не сказать хуже — по-вредительски… А так — надо посмотреть. Ну этим мы еще займемся.

Вернувшись с бюро к себе в военкомат, Зуев просмотрел гладко и грамотно оформленные бумаги. Затем вызвал к себе майора Гриднева.

— Прошу посмотреть, товарищ майор. Чтобы все было по правилам. Подписи вам будут. Как я вчера сказал, — произнес он вежливо и сухо, не поднимая головы.

— Я уже просмотрел, товарищ военком.

— Вопросов нет? — Зуев поднял голову и только сейчас взглянул на насупленного подчиненного, безукоризненно стоявшего по стойке «смирно». Выдержав несколько секунд его взгляд, Зуев улыбнулся и протянул руку.