«Ну конечно, у него что-то на душе неладно…» И секретарь прошелся по своей дорожке.

— Ну а народ как к тебе? Пошел? Да ты сиди, сиди.

И, не дождавшись ответа, Швыдченко подошел к Зуеву, пытаясь разглядеть поближе его усталое лицо.

— Ты что такой? — спросил он в тот момент, когда Зуев сам себе отвечал на поставленный секретарем вопрос: «Народ-то пошел, а Шамрай все не идет». И, поворачивая медленно голову, он посмотрел в черные, вороньи глаза человека, участливо опустившегося рядом с ним. Зуев сразу одернул себя: «Ну что ты расквасился? У человека на плечах целый район, да еще какой район…» Майор уже составил себе кое-какое представление о состоянии колхозов и в особенности жилья как в селах, так и в самом рабочем поселке. «…А ты к нему еще со своими личными делами…»

— Чего-нибудь по домашней части или по службе? — не спуская глаз с майора, спросил Швыдченко.

Зуев молчал.

— Забыл спросить о семейном положении. Женатый, холостой?

— Холостяк. Дома мать и двоюродный братишка.

И бывалому Швыдченко все стало ясно. Он быстро поднялся и, шагая по комнате, начал говорить о делах района.

— Недельки три, а то и месяц в колхозах не был, — пожаловался он военкому. — На лошадях много не обскачешь. У тебя, говорят, трофейная машина имеется? Нет настроения район объехать? А? Морозцем по утрам еще проскочим. Дороги прихватывает, я думаю, для твоего «мерседеса» это хорошо. Пройдет? Насчет бензина не журись. Лимит на райком отпускают. А вот мотора никак не допрошусь.

Зуев охотно дал согласие. Он и сам все собирался поездить. А кроме того, его с первого же дня тянула вторая полоса обороны немцев, перерезавшая район на востоке.

— Ну так что ж, договорились? Завтра с утра и двинем?

— Денька на три-четыре? — спросил Зуев.

— Загадывать не будем. Дело само покажет. Но примерно так, — ответил Швыдченко.

На рассвете секретарь райкома и военком выехали в колхозы.

Объезд начали с самого дальнего колхоза «Заря». Находился он на границе с Белоруссией. Сосновые перелески, березняки перемежались тощими песчаными пажитями. На одном поле сгрудилась кучка женщин и ребятишек.

— Картоху копают. Подъедем? — кивнул Швыдченко.

К самому полю машина не подошла: мешали оттаявшие зыбинки по обочинам дороги.

Как только машина остановилась, из толпы вышел маленький невзрачный человечек в офицерском кителе. Он быстро зарысил навстречу. На груди у него позвякивали два ордена «Славы». Он придерживал их рукою. Золотые нашивки и гвардейский значок говорили о прошлом получше длиннейшей анкеты.

Швыдченко бойко вылез из «зумаша».

— Председатель колхоза имени… «Заря», — сказал кавалер солдатских орденов хрипловатым голосом, лихо, по-гвардейски беря под козырек и явно отдавая предпочтение военному. И, уже обращаясь только к майору, добавил: — Гвардии старшина Горюн.

Зуев откозырял бойкому председателю.

— Ну как, Горюн? Картоху копаем? — начал Швыдченко с «текущего вопроса».

— Да какое там, товарищ секретарь! Не работа, а мучение. Мужчины и вовсе не выходят, а бабы — для виду. Им тоже без всякого интересу. Так дело не пойдет, в собачий след работаем…

Швыдченко и сам знал, что дело в колхозе не идет. В прошлом году часть картошки поморозили, а то, что успели выхватить, ушло на заготовки. Этого основного продукта питания совсем не хватило на трудодни. И народ, разуверившись, не надеялся и в этом году что-нибудь получить в колхозе, налег на приусадебные участки.

— Ну как? Не рвутся больше у тебя мины? — уходя от скользкой темы, спросил секретарь райкома.

— Никак нет. Порядок. Могу доложить, что все дорожки разминированы.

— Сам ты их, что ли, выковыриваешь?

— Было дело… понемногу. Да тут один нашелся. Ох и ловкач! За пуд картохи и пол-литра… — Горюн неожиданно для его мелковатой фигуры залился гулким, но, как показалось Зуеву, чуть-чуть подхалимским смешком. — Да вот поглядите, что удумал.

Председатель колхоза отошел к небольшому овражку и вытащил из него длинную жердь, на конце которой были изогнутые старые вилы и петли.

— Не понимаю, что за военная техника, — пожал плечами секретарь, вопросительно глядя на военкома.

Зуев тоже смотрел на жердь и Горюна с недоумением. Тот загудел смехом еще сильнее и искреннее:

— Да вот так: выроет себе окопчик, вроде как для стрельбы лежа, ну, пехотную ячейку, товарищ гвардии майор. Рядом, значит, с минным полем заляжет. Раньше разметит, где мины. Возле каждой воткнет хворостинку для приметы, потом из этого окопчика и выковыривает их. За полдня-день любое минное поле расчистит. Ну, вроде как курица навозную кучу от червей.

Все трое засмеялись.

— Смекалка, — сказал секретарь. — Откуда он такой?

— Да из райцентра. Подвышковский.

— Слушай, Горюн. А тот мосточек, что в деревушке? — отсмеявшись, спросил Федот Данилович.

— Сделали, товарищ секретарь, — нахмурился Горюн. — Но только прошу ослобонить меня от гужевой повинности, мы свою сторону расчистили, и дорогу, конечно… а с ихней, левой стороны пущай сами.

— Да поимей же ты каплю совести, человече, — просительно сказал Федот Данилович. — Там же одни бабы. Нет у тебя стыда!

Горюн замолчал и, опустив глаза в землю, стал ковырять носком сапога куст картофеля. Но никакого угрызения совести Зуев что-то не приметил в его взгляде.

После длительного молчания Швыдченко спросил как-то безразлично, между прочим, так, как городские люди спрашивают о погоде, когда иссякнет тема разговора:

— Ну как, Горюн? Картоху все же копаем?

Горюн молчал.

— Ты что никак не перейдешь к «текущему моменту»? Не нравится? Говори, как картоха?

Но председатель упрямо пожал плечами и не ответил. Швыдченко взял предколхоза под руку и отвел его в сторону.

Зуев сделал вид, что не слушает. Пошел к полю. Нагнувшись над кустом картошки, стал медленно вытягивать его за прибитые морозцем бодылья.

— …Но выход все-таки есть какой-нибудь, товарищ Горюн? — спрашивал Федот Данилович вполголоса. — Не может же не быть выхода.

— Так я же вам докладывал, товарищ секретарь.

— Вот ты какой упрямый. Ну прямо как бык.

— Бык не бык, а другого ничего не придумаем. Народ не доверяет. Надо народу осла́бу дать. За седьмой мешок мигом бы убрали.

Швыдченко тер щеку всей ладонью, словно на морозе, и молчал.

— Может, попробуем, а, товарищ секретарь? Ведь народу без картошки жить трудно будет. Ну прямо-таки выхода другого нет, — взмолился предколхоза.

«Стоящий был старшина», — заключил Зуев по его напористости и жестам.

Швыдченко хитрым, ироническим взглядом осматривал фигуру Горюна. Но тот смотрел честно и прямо, не моргая.

— Слушай!.. Товарищ! Ведь это же антигосударственная практика… — еще тише сказал Федот Данилович.

Горюн замотал головой, как бы отмахиваясь от наседавших мух:

— Ну что ж, вы, Федот Данилович, вроде как товарищ Сазонов, загомонили. Им-то что? На законах сидеть дело не трудное. А в землянки-то к нам заглянул бы.

— Я в землянках толк знаю…

— Это нам известно, — перебил Швыдченку Горюн. — Вы что, думаете, народ не понимает, что, куда и почему. И кому какая доверия…

Швыдченко тяжело вздохнул и, совсем понизив голос, сказал, не глядя на предколхоза:

— Эх, Горюн. Горюн. Подведешь ты меня под монастырь… тут ведь дело серьезное. Одним выговором не отделаешься. Исключением из партии пахнет.

В глазах у предколхоза промелькнула надежда:

— Да разве ж мы не понимаем, Федот Данилович. Народ все понимает. Мне это не страшно, как я беспартийный. Только из уважения к вам, как вы есть наш руководитель, по естеству, значит, а не по бумагам, делаем, как вы разъяснили… Эх! — И он с отчаянием сдвинул ушанку на затылок.

— Ладно, ладно, не разливайся соловьем, — нетерпеливо перебил Горюна Швыдченко. — Давай так. Я ничего не знаю и не видел. Даю тебе три дня сроку. Чтобы все было выкопано и сделано.