Главным образом именно нехватка гибкости и зависимость от сиюминутных интересов ослабляла европейский капитализм по крайней мере до Второй мировой войны. Читавший Маркса вряд ли может испытывать какое-либо чувство, кроме ужаса, при взгляде на ту зловещую решительность, с какой многие народы встали ровно на тот путь, что, согласно экономисту, сулил им гибель. Казалось, будто правительства, не отдавая себе в этом отчета, вознамерились доказать справедливость Марксова прогноза, делая именно то, что от них и требовалось. В царской России были раздавлены все ростки демократического рабочего движения, а в Англии и Германии создание монополий и картелей поощрялось на официальном уровне, и марксистская диалектика казалась пророческой – и в этом губительной. Стоило кому-либо на рубеже веков обратить внимание на огромный разрыв между богатыми и бедными, а также на полное безразличие первых к судьбам вторых, как возникало ощущение, что психологические стереотипы, игравшие главные роли в Марксовой драме, были подсказаны самой жизнью.

В те годы события в Америке развивались по иному сценарию. Конечно, и в этой стране были свои революционеры и сторонники реакции. Экономическая история Соединенных Штатов содержит немало примеров эксплуатации и жестокости. Различие же заключается в том, что здесь развитию капитализма не препятствовало наличие родословной и устаревшие классовые предрассудки. Отчасти по этой причине социальный климат в Америке куда суровее европейского; американцы считали «здоровый индивидуализм» своим кредо долгое время после того, как индивид был подавлен наступившей эрой массовой индустриализации, в Европе же традиционная максима «положение обязывает» существовала на фоне очевидного классового деления. И все же именно в американской атмосфере родился своего рода прагматизм в том, что касается отношений с властью, на личном и общественном уровне, и повсеместное уважение к демократическим идеалам, позволившее государству избежать подводных камней, принесших столько несчастья народам всего мира.

В этой способности к изменению и следует искать ответ на анализ, проделанный Марксом. И правда, чем глубже становится наше знание истории капитализма, и особенно в последние десятилетия, тем лучше мы можем оценить как проницательность Маркса, так и ограниченность его выводов. Те проблемы, что он диагностировал у капитализма, по большей части никуда не делись; среди них стоит особо отметить тенденцию к экономической нестабильности и концентрации власти и богатства. Тем не менее разные страны решают эти проблемы по-своему. Так, несмотря на уровень безработицы, превышающий американский, многие европейские страны предоставляют своим гражданам бесплатные образование (в том числе высшее) и здравоохранение, а также пенсионное обеспечение и пособия по безработице, заставляющие американцев краснеть от стыда. В результате процент граждан, живущих за чертой бедности, в Америке в три, а то и в четыре раза больше![136]

О чем это говорит? Обладавший широчайшим видением проблемы Маркс попросту не отвел должной роли социально-политическим факторам – на страницах его работ трудно найти даже упоминание о них. По поводу прерогатив капитала, важности рынка и роли частного и общественного секторов экономики, опирающейся на капиталистические институты, существует целый спектр мнений. Именно в этом спектре взглядов, моделей поведения и институтов стоит искать духовного наследника марксизма.

Не стоит отождествлять марксистский анализ с пророчествами неизбежной гибели. И по сей день он предлагает самое глубокое, самое полное исследование, которому когда-либо подвергалась капиталистическая система. Перед нами не просто критика с позиций нравственности, сопровождаемая кивками головы и цоканьем языком по поводу того, насколько порочна жажда наживы, – все это справедливо относительно Маркса-революционера, но никак не Маркса-экономиста. Несмотря на всю заложенную в них страсть, его оценки подчеркнуто беспристрастны, и именно поэтому они остаются актуальными и сегодня.

Наконец, стоит заметить, что Маркс был не просто великим экономистом. На похоронах друга Энгельс сказал, что, как «Дарвин открыл закон эволюции органической природы, так Маркс открыл закон эволюции человеческой истории».[137] Тут он немного преувеличил, но Энгельс был не так уж не прав, говоря о чрезвычайной важности Марксова взгляда на исторический процесс как арену схваток разных классов за господство над остальными. Маркс научил нас смотреть не только на историю, но и сквозь нее, точно так же, как Фрейд завещал изучать происходящие внутри нас процессы, зачастую невидимые за внешней стороной личности, а Платон учил направлять взгляд сквозь ширму еще не исследованных идей – туда, где сокрыты важнейшие вопросы философии.

И поэтому Маркс, наряду с Фрейдом и Платоном, по праву является нашим современником. Его не назовешь непогрешимым, и тут не поможет даже культ вокруг его личности. Наверное, лучше воспринимать его как неизбежного участника нашей жизни, как великого исследователя, обнаружившего новый континент общественной мысли и оставившего на нем неизгладимый след. Все, кто пожелает изучить этот континент более подробно, согласны они с Марксом или нет, должны отдать дань уважения тому, кто впервые открыл его для человечества.

Карл Маркс огласил свой приговор капитализму на страницах вышедшего в 1848 году «Манифеста…»; система была объявлена жертвой неизлечимого недуга, и, хотя конкретных дат не называлось, последняя схватка была уже не за горами. Самым заинтересованным лицам – коммунистам – оставалось лишь жадно ждать последнего вздоха, который возвестит о переходе власти в их руки. Поиск признаков надвигающейся гибели начался еще до появления в 1867 году «Капитала», и каждый приступ спекулятивной лихорадки, каждый период спада позволял подгоняемым надеждой коммунистам приблизиться к смертному одру системы, шушукаясь между собой о том, что час последней революции настал.

Но система и не думала умирать. Да, многие марксистские законы движения оказались верны на практике: крупный бизнес становился все крупнее, а общество страдало от бесконечных спадов и сопряженной с ними безработицы. Несмотря на эти свидетельства надвигающегося конца, налицо было отсутствие одного крайне важного симптома, так высокопарно сформулированного Марксом: «растущие страдания» пролетариата совершенно не собирались расти.

По правде говоря, между учеными-марксистами довольно долго шли споры по поводу того, что хотел сказать этой фразой сам Маркс. Если подразумевалось, что все большая часть рабочего класса будет испытывать «страдания», связанные с превращением в пролетариев – работающих за заработную плату, – то, как мы уже видели, он оказался прав. Но если же Маркс имел в виду ухудшение их материального положения – он безнадежно заблуждался.

Королевская комиссия, созванная для расследования обстоятельств экономического кризиса 1886 года, с особым удовлетворением отметила состояние рабочих классов.

О снисходительном лицемерии со стороны правящих слоев тут речи не шло – условия жизни и правда заметно улучшились. Оглядываясь назад, в 1880-х годах сэр Роберт Гиффен писал: «Нам следует задуматься над тем, что еще полвека назад, когда заработная плата рабочего составляла хорошо если половину нынешней, он был вынужден время от времени противостоять растущим ценам на хлеб, что обрекали его на голодную смерть. Да что говорить, пятьдесят лет назад подавляющему большинству работников во всем Королевстве периодически приходилось жить впроголодь».[138] К моменту написания этих строк цены выросли еще сильнее – но их обогнал рост вознаграждения за труд. Впервые за всю историю английский рабочий зарабатывал достаточно, чтобы поддерживать собственное существование, – это не сообщало ничего хорошего о прошлом, но позволяло надеяться на светлое будущее.