Причин радоваться не было. Ранее считавший, что рост населения «по важности затмевает все политические проблемы», Пейли встал под знамена Мальтуса;[82] желавший обогатить свою страну новыми детьми Питт под влиянием идей пастора отозвал закон о повышении помощи бедным. Колридж в общих чертах нарисовал довольно скорбную картину: «Вы только посмотрите на нашу могущественную нацию – ее правители и мудрецы прислушиваются к Пейли и Мальтусу! Это ужасно, немыслимо».[83]
Если находились люди, которых не повергали в уныние идеи Мальтуса, им было достаточно обратиться к произведениям Давида Рикардо.
На первый взгляд, и тем более на фоне убогого мира Мальтуса, мир Рикардо не казался столь уж зловещим. Вселенная Давида Рикардо подробно описана на страницах вышедшей в 1817 году книги «Начала политической экономии и налогового обложения». Она была сухой, строгой и сжатой – одним словом, ничем не напоминала брызжущие энергией рассуждения Адама Смита. Здесь царили правила и абстракции, и обнажавший их интеллект обходил стороной повседневное течение жизни. Рикардо интересовали куда более постоянные вещи. И построенная им система своей простотой, скромностью и архитектурной точностью походила на конструкцию Евклида, но с одним важным отличием. Геометрические построения не касались человеческих жизней, в то время как система Рикардо была поистине трагической.
Чтобы как следует вникнуть в суть трагедии, нам следует сделать небольшую паузу и огласить список главных действующих в ней лиц. Мы уже отмечали, что их не следует воспринимать как людей, ведь они лишь прототипы. Следовательно, в привычном смысле этого слова эти прототипы не живут своей жизнью, а следуют «законам поведения». В отличие от обитателей мира Адама Смита, здесь никто не суетится. Перед нами спектакль с участием марионеток, чьи движения отражают перемены в экономическом аспекте реального мира.
Кого же мы встречаем? Первыми на сцене появляются рабочие – неотличимые друг от друга сгустки экономической энергии. С людьми их роднит лишь неизлечимая привычка к тому, что обозначается эвфемизмом «домашние удовольствия». Именно неискоренимая склонность к этим удовольствиям приводит к тому, что каждое увеличение оплаты труда очень скоро сводится на нет ростом населения. Если использовать образ Александра Бэринга, они получают свою корку хлеба и так спасаются от голодной смерти. Но в долгосрочном периоде собственная слабость обрекает их на жизнь на грани этой самой голодной смерти. Как и Мальтус, спасение рабочих масс Рикардо видел лишь в «добровольном ограничении». Желая рабочим только самого лучшего, он, тем не менее, не верил в их способность сдерживать себя.
Затем мы знакомимся с капиталистами. Они не имеют ничего общего с обитавшими в мире Адама Смита лукавыми купцами. Сливающиеся в серую массу, они существуют лишь затем, чтобы накапливать капитал – иными словами, вкладывать получаемые ими прибыли в производство посредством найма все новых работников. Можете быть уверены: они свою задачу будут выполнять неукоснительно. Вот только живется капиталистам несладко. С одной стороны, стоит кому-либо из них открыть новую производственную технологию или необычайно выгодную возможность для торговли, как внутренняя конкуренция почти моментально лишит его сверхприбылей. С другой – их прибыль во многом зависит от вознаграждения, которое они выплачивают своим работникам, и, как мы увидим впоследствии, это создает им дополнительные трудности.
Надо сказать, что пока, несмотря на недостаток реалистичных деталей, эта картина здорово напоминает мир Адама Смита. Настоящие расхождения возникают в тот момент, когда Рикардо обращает свое внимание на землевладельца.
По мнению Рикардо, вся выгода, порождаемая тогдашним устройством нашего общества, доставалась именно помещику. Рабочий выполнял свое задание и получал вознаграждение за труд; капиталист был постановщиком спектакля, и за это ему доставалась прибыль. Землевладелец же процветал благодаря собственной земле, и рост его дохода, или ренты, не сдерживался силами конкуренции или ростом населения. Если называть вещи своими именами, он богател за счет всех остальных.
Давайте прервемся и попытаемся понять, как Рикардо пришел к такому выводу, ведь его пессимистичный взгляд на перспективы общества во многом основывается на определении получаемой землевладельцем ренты. По Рикардо, рента, в отличие от процента на капитал и вознаграждения за труд, не была просто платой за пользование почвой. Рента принадлежала к отдельному типу доходов, корни которого стоит искать в очевидном факте: не все земельные участки обладают одинаковой производительностью.
Предположим, говорит нам Рикардо, что два помещика соседствуют друг с другом. Одному из них досталась плодородная земля, и данное количество оборудования вместе с усилиями ста работников позволят ему собрать полторы тысячи бушелей зерна. Почва на участке второго не так щедра, и те же самые люди и оборудование дадут ему всего лишь тысячу бушелей. От этого природного факта никуда не деться, а он имеет важные с экономической точки зрения последствия: стоимость выращивания бушеля зерна в поместье удачливого землевладельца будет ниже. Действительно, поскольку каждому придется выплатить одинаковые суммы в зарплате и капитальных расходах, вырастивший на пятьсот бушелей больше получит заметное преимущество.
Согласно Рикардо, именно это различие в затратах и предопределяет возникновение ренты. Ведь если спрос настолько высок, что культивация земли на менее продуктивной ферме имеет смысл, то производство зерна на более производительном участке, вне всяких сомнений, будет прибыльным занятием. А с различием в продуктивности будет расти и отделяющая одного помещика от другого рента. К примеру, если на плохой земле можно производить зерно исходя из затрат в 2 доллара на бушель, в то время как богатая почва позволяет снизить издержки вчетверо, до 50 центов, то хозяин последней и правда получит весьма солидную ренту. Выйдя на рынок, оба производителя будут продавать свое зерно по одной цене, скажем, 2 доллара 10 центов за бушель, и полтора доллара разницы в затратах отправятся прямиком в карман обладателя более плодородной земли.
В том, на что указывают приведенные расчеты, трудно усмотреть вред для общества. Зловещие последствия откроются нам в полной мере лишь после того, как мы поместим их в контекст возникшего в воображении Рикардо мира.
Давид Рикардо был убежден, что стремление к росту является врожденной характеристикой экономического мира. Накопив достаточное количество капитала, предприниматели строили новые магазины и заводы. В результате спрос на труд возрастал. Это приводило к увеличению зарплат, но лишь временному, поскольку улучшенные условия очень скоро заманивали неисправимых работников в сети «домашних удовольствий», и поток новых работников влек за собой исчезновение всех полученных до того преимуществ. Именно на этой стадии мир Давида Рикардо сворачивает в сторону от прекрасного будущего, описанного Адамом Смитом. С ростом населения, замечает Рикардо, возникает необходимость введения в оборот все менее пригодных к возделыванию земель. Множащиеся рты потребуют зерна, для производства которого понадобятся новые поля. Весьма очевидно, что эти прежде не засеянные участки будут менее производительны, чем уже находящиеся в пользовании, ведь только дурак мог не начать с лучшей из земель, имевшихся в его распоряжении.
Следовательно, растущее население не только потребует обработки все новых и новых земель, но и повысит затраты на производство зерна. Естественно, с ними поднимется и его цена, а также ренты наиболее удачно расположившихся помещиков. Мало того, возрастут и вознаграждения работников. Почему? Поскольку теперь производство зерна обходится дороже, оплату труда работника следует повысить, чтобы ему хватило на ту самую краюху хлеба, без которой он умрет с голоду.
