– Очень мало, – признался Том. – Ты же помнишь, что там творится! Шум и суета, люди уезжают и приезжают в любое время суток! Но мне удалось узнать, что с твоей бабушкой случились судороги или что-то в этом роде и она отправилась обратно в Лондон через день после нашего исчезновения в дурном расположении духа. Ей вызвали врача, однако, сама понимаешь, она не могла быть очень плоха, иначе просто не перенесла бы дороги.

Но Феба, придя в ужас, уже безвольно опустилась в кресло и закрыла лицо обеими руками.

– Мой дорогой Томас, – с явным изумлением вмешался Сильвестр, – судороги леди Ингам – ее заветное и бережно лелеемое сокровище! Она обзавелась ими много лет назад, полагая бесценными, поскольку они никогда не мешают ей предаваться удовольствиям, но при этом неизменно препятствуют участию в том, что может ей прискучить. Готов держать пари, она помчалась обратно в Лондон, дабы пожаловаться на свои хвори Халфорду.

– Скорее всего, именно так оно и было, – согласился Том. – Господь свидетель, сколько сил у меня ушло на то, чтобы заставить ее принять решение об отъезде. Мне, например, совершенно ясно, что произошло: я выпустил вожжи из рук, и она устремилась обратно в стойло. Феба, прекрати истерику.

– А разве у меня есть повод для радости? – вскинулась девушка. – Я причинила ей столько хлопот и неприятностей, что… – Девушка оборвала себя на полуслове и отвернулась. После короткой паузы, уже куда более спокойным тоном, она осведомилась: – Бабушка не оставила записки?

– Оставила, – с неохотой признался Том, – но только насчет нашего багажа! Этим деятелям в «Шипе» Мукер сказала, что если кто-нибудь будет спрашивать о нем, то они должны отвечать – багаж ждет в Управлении почтовых перевозок.

– Очень разумно, – заметил Сильвестр, подходя к буфету. – Очевидно, она была уверена, что вы вернетесь. Мисс Марлоу, я слишком хорошо знаю ваш вкус, чтобы надеяться, что вы позволите мне предложить вам бокал шерри, поэтому налью вам миндального ликера.

Она приняла бокал, который герцог протянул ей, и, держа его в руках, вновь опустилась в кресло.

– В Управлении почтовых перевозок… где багаж и следует забрать! Значит, бабушка полагала… Она поверила, будто я могу бросить ее одну?

– Скорее всего, ей вожжа под хвост попала, – заметил Том.

– Скорее всего, – согласился Сильвестр. – Мадера или шерри, Томас? Пока мы не увидимся с леди Ингам, мисс Марлоу, все это – пустые домыслы; к тому же – совершенно бессмысленные. Я постараюсь убедить ее, что без вашей помощи Эдмунд был бы потерян для меня безвозвратно.

– Вы сами говорили, герцог, что я не имею никакого отношения к его возвращению, – со слабой улыбкой возразила девушка. – Более того, это чистая правда.

– Но об этом я ей не буду говорить! – пообещал его светлость.

– Зато скажу я!

– Слава богу, она не отвезла наш багаж на Грин-стрит! – поспешил вмешаться Том. – Завтра утром я первым же делом поеду за ним с Кигли, а потом с превеликим облегчением скину с себя то, что ношу сейчас!

– Когда я вспоминаю, – сказал Сильвестр, – что рубашка, которую ты носишь, принадлежит мне, не говоря уже о шейном платке и о том, что я вряд ли мог позволить себе расстаться с ними, твои слова, мягко говоря, вызывают у меня недоумение, Томас!

Феба, распознав попытку придать ее мыслям иное, более радостное направление, послушно рассмеялась и больше не упоминала леди Ингам. Появился официант, чтобы накрыть стол к ужину. Мисс Марлоу рассмеялась вновь, уже совершенно искренне, когда Том, после того как на столе возникло первое блюдо, порекомендовал своему хозяину немедленно отправить ма́лого обратно на кухню.

– Отправить его обратно? – переспросил Сильвестр, явно застигнутый врасплох. – Но зачем?

– Чтобы подчеркнуть собственную значимость, зачем же еще. Ну-ка, поинтересуйтесь у официанта, знает ли он, кто вы такой. А если у вас возникнут проблемы, предложите купить гостиницу. Мы привыкли к тому, что нас развлекают по высшему разряду, уверяю вас!

Заинтригованный Сильвестр потребовал, чтобы ему в подробностях рассказали историю их путешествия в Аббевилль. Она весьма потрясла его, поэтому он не преминул живописать им, как тепло сэр Ньюджент приветствовал его самого, что до сегодняшнего дня отнюдь не казалось ему забавным. За разговором они забыли не только о нынешних невзгодах, но и о минувших разногласиях. Похоже, к ним вернулось то взаимопонимание, которым они наслаждались в «Синем вепре»; и Том, видя, как легко Сильвестр с Фебой ступили на прежний путь обмена взглядами по самым разным вопросам, уже готовился поздравить себя с успехом своей тактики, как вдруг необдуманное замечание разрушило всю идиллию нынешнего вечера.

– Подобно злодею из мелодрамы! – неосторожно воскликнул Сильвестр, и улыбка на губах Фебы моментально увяла; на щеках ее вспыхнул жаркий румянец, а из остроумной, веселой собеседницы она превратилась в мраморную статую.

За столом вновь воцарились напряжение и скованность. Сильвестр, запнувшись лишь на долю секунды, как ни в чем не бывало продолжил разговор, однако искренность и теплота исчезли из его голоса; он вновь укрылся за стеной изо льда, исключительно вежливый и абсолютно неприступный.

Том в отчаянии признал свое поражение. Юноша прекрасно понимал, как обстоят дела, но ничего не мог сделать для установления длительного перемирия с последующим примирением. Он нисколько не сомневался в том, что Сильвестр совершенно забыл об Уголино перед тем, как выпалить эту злосчастную реплику, но говорить об этом Фебе было бесполезно. Проклятый роман сделал ее болезненно чувствительной к любому упоминанию о книге. И пусть даже Сильвестр, говоря о злодее, и думать забыл о «Пропавшем наследнике», сейчас он вновь вспомнил о нем.

Встав из-за стола, Феба тут же откланялась, сославшись на усталость. В ответ герцог лишь поклонился и пожелал ей покойной ночи. Закрыв за девушкой дверь, он обернулся и с улыбкой предложил:

– Итак, Томас, во что будем играть? В пикет? Или, быть может, поищем шахматную доску?

Пожалуй, дело обстоит самым безнадежным образом, подумал Том, выбирая шахматы.

На следующее утро он поспешно проглотил завтрак и отбыл вместе с Кигли в Управление почтовых перевозок. Вернувшись, обнаружил, что Сильвестр сидит у окна с газетой в руках, а Феба совсем по-домашнему вытирает рот Эдмунду, перепачкавшемуся яйцом.

– Все наши вещи внизу, Феба, – сказал юноша. – Кигли ждет, чтобы ты показала, какой из твоих саквояжей нужно отнести к тебе в комнату. И вот что еще я нашел: держи!

Она поспешно взяла у него письмо, узнав почерк леди Ингам.

– Тот, который поменьше, Том. Эдмунд! А ты куда собрался?

– Должен поговорить с Кигли! – с важным видом заявил мальчик и умчался в сторону лестницы.

– Бедняга Кигли! – обронил Сильвестр, не отрывая взгляда от газеты.

Том ушел вслед за Эдмундом, а Феба дрожащими пальцами сломала печать на письме и развернула один-единственный листок бумаги. Сильвестр опустил газету, наблюдая за девушкой. Закончив читать письмо, она ничего не сказала, а лишь сложила его вновь и застыла, невидящим взглядом глядя куда-то перед собой.

– Итак? – молвил герцог.

Вздрогнув, мисс Марлоу повернула голову к окну. Ей еще никогда не доводилось слышать, чтобы Сильвестр говорил настолько грубо, и она спросила себя, к чему бы это.

– Теперь можно и рассказать мне о том, что вы прочли. Судя по выражению вашего лица, послание оказалось не из приятных.

– Да, – ответила Феба. – Она решила – когда писала это письмо, – что я уговорила Тома отвезти меня домой. Полагаю, эту мысль внушила ей Мукер, чтобы избавиться от меня. Она очень ревновала бабушку ко мне. Быть может, она даже поверила в то, что я убежала вместе с Томом. Это… моя вина.

– Об этом можно было не говорить! У вас есть дар навлекать неприятности на свою голову.

Несколько мгновений Феба молча смотрела на него с болью и удивлением во взоре, а потом отвернулась и подошла к камину. Это было очень не похоже на герцога и отдавало бессмысленной жестокостью – издеваться над ней в тот момент, когда, как ему прекрасно известно, она пребывала в отчаянии, – поэтому мисс Марлоу пришла в смятение. Издевка была несомненной, но в голосе его прозвучала не насмешка, а один лишь гнев. Однако девушка не понимала, почему он гневается и что она сделала такого, чтобы заслужить столь яростное презрение. Оказалось, ей почему-то трудно говорить, но Феба все-таки нашла в себе силы, чтобы промолвить: