– Если кто-либо скажет что-нибудь подобное в моем присутствии, то я отвечу: его силой отняли от вашей груди! – пообещала Феба. – А теперь прошу извинить меня! Мне нужно идти к нему, чтобы задуть свечу.

Но, войдя в спальню, которую она делила с Эдмундом, Феба замерла на пороге, поскольку на краю кроватки Эдмунда сидел Сильвестр. При появлении мисс Марлоу он тут же поднялся и с некоторым стеснением проговорил:

– Прошу прощения! Мне не следовало здесь находиться, однако Эдмунд позвал меня.

– Разумеется! Ничего страшного! – ответила она ему куда более дружеским тоном, чем раньше.

– Феба, дядя Вестер говорит, что мой папа отрезал бы одну кисточку, а сам он отрезал бы вторую! – сообщил ей Эдмунд. Глазенки малыша возбужденно сверкали.

Она не удержалась от смеха, а затем спросила:

– Интересно, что он сказал бы, если бы ты срезал кисточки с его сапог?

– Да, я только что объяснял ему, что проделывать подобные штуки с дядьями возбраняется строго-настрого! – сказал Сильвестр и взъерошил кудри Эдмунда. – Спокойной ночи, разбойник!

– Ты больше не уедешь? – спросил вдруг Эдмунд, охваченный внезапным страхом.

– Без тебя – нет.

– А Феба? А Том?

– Да, они все поедут вместе с нами.

– Хорошо! – обрадовался Эдмунд и отпустил полу сюртука Сильвестра. – Ох, и повеселимся же мы!

Они добрались до Кале два дня спустя, сделав небольшой перерыв в Этапле, где им пришлось остановиться, по меткому выражению Сильвестра, в самой худшей гостинице из всех, которые он когда-либо удостаивал своим вниманием. И лишь о Томе можно было сказать, что он сполна удовлетворил все ожидания Эдмунда.

Сильвестр с самого начала пути пребывал в дурном расположении духа, поскольку даже тот факт, что они заложили не только жемчужную брошь Фебы, но и его собственные часы и цепочку, не позволил им обзавестись деньгами в количестве, достаточном для того, чтобы герцог путешествовал с тем размахом, к которому привык. Его светлость страшно разозлился на Тома, когда тот совершенно неожиданно заложил брошь в ломбарде. Эта глупость, по словам Сильвестра, теперь вынуждала герцога отправить одного из своих людей во Францию, дабы выкупить вещицу. К тому же Солфорду пришелся не по нраву торг относительно стоимости его часов; но более всего ему не понравилось то, что он опять оказался перед Фебой в долгу; из этого унизительного испытания Сильвестр вышел в далеко не лучшем расположении духа. Затем ему предстояло совершить открытие, что, наняв две кареты, запряженные четверкой лошадей, они неизбежно застрянут где-то на полпути между Аббевиллем и Кале, и ему пришлось выбирать меньшее из двух зол: или же втиснуться вчетвером, включая маленького ребенка, которого укачивало в дороге, в одну карету с четверной упряжкой; или же нанять две кареты, запряженные всего лишь парой лошадей, и покрыть расстояние в сто двадцать километров с черепашьей скоростью. Мысль о том, что Эдмунд, перед тем как поддаться болезни, будет непрестанно ерзать и нервничать, решила дело. Сильвестр нанял две кареты, но при этом совершил очередное открытие: мистера Рейна, человека скромного достатка, встречают отнюдь не с той почтительностью, которой заслуживал герцог Солфорд. Начальник почтового отделения вовсе не был невыносимо груб, он оказался всего лишь возмутительно равнодушен. Сильвестру, который всю жизнь привык иметь дело с людьми, стремившимися угодить ему, довелось пережить нешуточное потрясение. До того, как высадиться в Кале, герцог никогда не ездил в наемных экипажах. Он весьма нелицеприятно отозвался о карете, предоставленной в их распоряжение в «Lion d’Argent»; два экипажа, нанятые ими в Аббевилле, наполнили его привередливую душу глубочайшим отвращением. Впрочем, эти средства передвижения действительно оказались грязноватыми.

– А почему у этого экипажа не четыре лошади? – пожелал узнать Эдмунд.

– Потому что у него их всего две, – ответил Сильвестр.

– Дохлые клячи, – пренебрежительно отозвался мальчик.

Вдобавок они были еще и флегматичными; но и после первого перегона скорость, с которой кони покрывали расстояние, не слишком изменилась. Вскоре Феба обнаружила, что между четверкой и парой лошадей существует огромная разница. Дорога казалась бесконечной; и хотя снижение скорости пошло Эдмунду на пользу и теперь его не так сильно укачивало, как в хорошо подпружиненной карете, запряженной четверкой быстрых лошадок, вскоре ему стало скучно, причем в этом состоянии духа он оказался еще более утомительным попутчиком, чем когда его тошнило. Феба прониклась к Сильвестру горячей благодарностью, потому что в Этапле, окинув ее беглым взглядом, герцог заявил, что дальше они сегодня не поедут. В тот момент мисс Марлоу отчаянно желала лишь одного – поскорее добраться до постели; но на ее предложение прислать к ней в комнату тарелку супа Сильвестр ответил решительным отказом:

– Ни за что! Ни вы, ни Эдмунд не обедали, и если вы не были голодны тогда, то наверняка проголодались сейчас. – Окинув девушку одним из своих проницательных взглядов, он добавил: – Смею предположить, вы хотели бы отдохнуть перед ужином, мисс Марлоу. Эдмунд может остаться со мной.

В сопровождении посыльного Феба поднялась по лестнице в комнату, окно которой выходило во двор; сняв платье и повесив его на плечики в надежде, что самые глубокие складки, разгладившись сами собой, исчезнут, она легла на кровать и закрыла глаза. В висках у нее стучали молоточки, обещая грядущую головную боль, и вскоре она поняла, что избавиться от нее не удастся. Судя по шуму, доносящемуся снизу, кухня тоже выходила во двор и ее обитатели только и делали, что непрерывно скандалили да гремели кастрюлями и сковородками.

Когда Феба уже собиралась выходить из своей спальни, к ней заглянул Том, чтобы узнать, как у нее дела. Он принес с собой бокал вина, который и протянул девушке со словами:

– Это тебе от Солфорда. Он говорит, что ты вконец измучилась. И я должен добавить, – критическим взором окинул ее верный друг детства, – ты и в самом деле выглядишь неважно!

Рассмотрев себя в покрытое паутиной зеркало, Феба вполне согласилась с Томом, что никак не могло улучшить ее настроения. Она принялась мелкими глоточками потягивать вино, надеясь, что оно поможет ей разогнать депрессию, в пучину которой медленно погружалась на протяжении всего дня.

– Что за кавардак устроили эти французы! – заметил Том, выглянув в окно. – Солфорда аж перекосило, когда он обнаружил, что эта комната выходит во двор, но наша расположена прямо над salle des buvers[78], что было бы для тебя еще хуже. Здесь, кажется, идет какая-то ярмарка: в городе яблоку негде упасть, поэтому свободной комнаты не найти днем с огнем.

– Тебе пришлось делить комнату с Солфордом? Ему это не понравится!

– О, он дуется совсем не из-за того! – беззаботно откликнулся Том. – На мою компанию ему плевать, зато он не привык, что официанты говорят ему, будто обслужат его bientot[79]. Я оставил Сильвестра, когда он в буфетной принялся изображать из себя герцога, чтобы заполучить один из маленьких столиков в наше распоряжение. Он своего добьется, не сомневайся: официант уже начал со всем прилежанием кланяться ему и даже принес воду для мытья рук – и все из-за высокомерного вида Солфорда и одной из его обаятельных улыбок!

Спустившись в буфетную, они обнаружили, что Сильвестру и впрямь удалось раздобыть для них небольшой столик подле самой двери и что он ждет их за ним, в компании с Эдмундом, который восседает на возвышении из двух здоровенных книг, подложенных ему на сиденье. Малыш выглядел сущим ангелом, вызывая всеобщее восхищение.

– Еще немного чего-нибудь такого, – негромко сказал Сильвестр, пододвигая Фебе стул, – и его характер окончательно испортится!

– Но ведь он не обращает на это никакого внимания, – согласилась девушка.