Вера уехала в тот же день. Только не к Фединой бабушке, а назад, в Питер, устроилась на лето уборщицей. И навестила родительский дом только через год, на бабушкины похороны. Федя к тому времени уже обзавелся семьей и при случайной встрече на улице здоровался едва-едва, сухим кивком. Но теперь Вера думала, какое же это счастье, что она не вышла замуж за Федю – хорошего, но скучного, в общем-то, человека, который наверняка каждый вечер смотрел программу «Время», выращивал в огороде огурцы и картошку и больше ничего не хотел от жизни. А ей всегда хотелось большего. Но чего именно?

– Я надеюсь, вы сделаете определенные выводы из нашего разговора, – казенно отчеканила Екатерина Алексеевна. – Но если вы вместо уроков истории будете рассуждать с учениками о заблуждениях русского ума, я, в конце концов, вас выпорю! – И она погрозила в воздухе пальцем с кровавым гранатом.

Вера вздрогнула.

– Между прочим, порка не мешала формированию чувства собственного достоинства даже у воспитанников английских пансионов, – на полном серьезе заключила Екатерина Алексеевна.

«Ничего себе шуточки!» – выдохнула Вера уже за дверью. Но к чему был этот разговор по душам?

Автобус в городке курсировал всего один, причем нечасто. Из конца в конец успеешь добраться пешком прежде, чем он покажется из-за угла. По той причине, что дорога внутри городка не занимала вовсе ничего, высвобождалось огромное количество времени, которое можно было потратить на чтение, например, или иной культурный досуг, как говорили на педсовете. Однако ничего стоящего на досуге не случалось. Театра не было, кино теперь все смотрели дома, в кафе сходить было решительно не с кем. Вера заметила, что учителя по вечерам любили посещать службу в монастыре, она сама пару раз зашла туда скорее из любопытства, немного постояла в уголке, в душе немного позавидовав истово молящимся, что люди по крайней мере точно знают, чего хотят, в отличие от нее.

В монастырских угодьях, которые славились среди прочего кедровником, всегда кто-то прогуливался, потому что там действительно было приятно гулять, несмотря на угрожающую табличку: «Категорически запрещено обнимать кедры!». Как объяснили Вере, это языческий обычай, с которым монастырь безуспешно боролся – под деревьями всегда кто-то стоял, прижавшись к стволу спиной или лбом, напитываясь животворной силой. Однако Вера все как-то не решалась прижаться к стволу. Не потому, что это было официально запрещено, а просто не могла сформулировать точно, какой именно помощи хотела попросить у этого кедра. На здоровье пока не жаловалась, а в обустройстве личной жизни разве могло помочь обычное, хотя и могучее дерево? Но что-то особенное в кедровнике определенно было, воздух более ясный, что ли. В кедровнике гулять было радостно даже во время дождя. Вдобавок там обитали почти ручные белки. В кедровнике хотелось жить и умереть одновременно. Именно там, а не в храме, накатывало ощущение, что смерть есть естественное продолжение жизни, иначе откуда бы вообще взяться мыслям о смерти в этом просветленном месте?

Под вечер зарядил дождь – мелкий, затяжной, какой случается только глубокой осенью. В такую погоду только и сидеть дома, однако сидеть дома Вере категорически не хотелось, домашние дела постыли, да и не желала она с головой погружаться в домашние дела. Натянув найденный в кладовке плащик и резиновые боты, Вера вышла на улицу, в мир, которому не было до нее абсолютно никакого дела – она уже успела прекрасно это усвоить, – и отправилась в кедровник, надеясь побродить среди стволов в одиночестве. Легкая взвесь незримых капель приятно освежала лицо. Может быть, она тайно надеялась, что легкий дождик способен смыть с ее носа яркие веснушки, ничуть не побледневшие с лета. Веснушки – это защитный пигмент, который не должен вырабатываться на дожде, а значит, рано или поздно обязан побледнеть… И ей было даже немного стыдно за то, что она думает о такой ерунде, гуляя в монастырском кедровнике, как будто больше не о чем было подумать, когда только что состоялся разговор с директором о Чаадаеве и Хомякове. Но о них тем более не хотелось думать в кедровнике.

Со стороны обители к Вере неспешно, но целенаправленно приближался батюшка. Вера не раз встречала его в городке, не молодого уже человека, но вроде и не старого. Себя самого он носил с достоинством, и при его появлении люди как-то естественно затихали даже на рынке. И пока он шел по дорожке, проложенной прихожанами между стройных стволов, Вера подумала невзначай, что батюшка в конечном итоге служит Богу и наверняка понимает это, поэтому и шествует гордо, вот именно что в спокойствии чинном. А она тогда служит кому?

– Вы, милая, стоите тут, как сиротка, – приблизившись, произнес батюшка будто старой знакомой.

– Разве? – стушевалась Вера.

– У вас что-то случилось?

Вера не могла вразумительно ответить даже на этот вопрос. Вроде бы ничего особенного не случилось. Однако, с другой стороны, в жизни ее, конечно, уже случилось это возвращение в родной городок, к прежним ценностям, которые как будто бы стерлись, что ли. И будто бы именно это и было самое страшное, потому что некоторое время можно еще трепыхаться на поверхности, судорожно глотая жизнь, только рано или поздно все равно чавкнет и засосет…

– Может быть, – ответила Вера. – Может быть, и случилось.

– Значит, нет никакого повода для уныния. Обычно человеку точно известно, какая с ним приключилась беда, – и, слегка кивнув в знак окончания беседы, батюшка проследовал дальше своим путем.

В понедельник утром было уже сумеречно, день не успел разгореться, когда прозвенел звонок, и в этом было что-то фатальное. Как будто нечто важное раз и навсегда кончилось, на самом деле просто осень уверенно катилась в зиму, вот и все. И можно было даже радоваться скорым заморозкам, призванным сковать вечную дорожную грязь и аккуратно присыпать ее снежком. Еще можно было радоваться, что в школу наконец завезли новые стеллажи и классные доски, обещанные еще летом. Значит, во время школьных каникул классы будут модернизированы, а пока грузчики складировали мебель прямо возле крыльца, что казалось немного странным. Во время урока Вера то и дело поглядывала в окошко, как Тимур Петрович что-то возмущенно выговаривал грузчикам. Спохватившись, что, в конце концов, не ее это дело и что она тут точно ничем не может помочь, под самую завязку урока Вера рассказала ребятам о славянофилах. О том, что они, будучи землевладельцами, отпускали на волю своих крестьян, причем с землей. А Хомяков сказал при этом: «Христианин может быть рабом, но не может быть рабовладельцем». Поступки славянофилов ей самой стали известны только на прошлой неделе, когда после разговора с директором она решила все-таки кое-что почитать о Хомякове. Следовательно, разговор этот случился не напрасно.

Потом она еще раз посмотрела в окно и заметила с удивлением, что мебель в здание школы заносят вместо грузчиков Анна Викторовна и Зинаида Самсоновна, учительницы начальных классов, у которых, вероятно, уже кончились уроки, и даже слегка разволновалась. Учительницы, конечно, старались, но дело продвигалось туго. Да и не должны были они таскать эту мебель, даже если это называлось общественно-полезным трудом. Едва прозвенел звонок, она выскочила во двор, накинув на плечи курточку. На крыльце неколебимо стоял Тимур Петрович. Вера почему-то подумала вскользь, что ему очень бы пошли галифе.

– Тимур Петрович. – Вера, запыхавшись, не думая даже, правильно ли себя ведет, принялась выговаривать: – Что же такое делается и вы разве не видите, что это же женщины…

Тимур Петрович посмотрел на нее как будто бы свысока, хотя они были почти одного роста, и произнес нехотя и вальяжно:

– Грузчикам платить нечем, вот Екатерина Алексеевна и поручила мне организовать доставку мебели в помещение. Делегировала полномочия, так сказать.

– И вы в свою очередь поручили учителям таскать эту мебель?