– Да мы все просто сгинем на море! – с негодованием подхватил Жоффруа де Берне. – Вспомните, что сталось с Гарольдом в Понтье! Короны! Королевства! Господи милосердный, что за дикий план?

– Отпустите меня, это не я его придумал! – запротестовал Рауль. Его оторвали от де Монфора, но он пробился сквозь толпу и оказался в группе мужчин, обступивших Фитц-Осберна.

Сенешаля любили все, чем он и пользовался, беспрепятственно высказывая собственное мнение. Рауль улыбнулся про себя, слушая его убедительные аргументы. У Фитц-Осберна был звучный голос; бароны один за другим поворачивались к нему лицом. На проклятия он отвечал шутками; незаметно подняв настроение собравшимся, постепенно внушил им, что предлагаемое мероприятие – вовсе не такая безнадежная затея, как они решили поначалу, и призвал их, вспомнив о своем долге, спокойно обсудить план герцога. Кто-то крикнул ему, чтобы он высказал собственное мнение о требованиях герцога; его ответ оказался уклончивым, однако понравился всем присутствующим. Бароны сочли, что поступят здраво, если предоставят ему говорить от их имени.

Рауль проскользнул сквозь толпу в комнату, где его ждал герцог. Войдя в нее, он увидел – Вильгельм стоит подле очага, выставив перед собой ладонь и прикрывая ею лицо от огня. Мортен откинулся на спинку кресла, ковыряясь в зубах, а епископ Одо, никогда не отличавшийся терпением, сидел за столом и барабанил по нему пальцами.

Герцог поднял глаза на вошедшего Рауля, приветствуя его слабой улыбкой. Хранитель же торжественно сообщил:

– Благодарю вас за сегодняшний день, монсеньор. Давно я уже не получал такого удовольствия.

– Что они говорят? – спросил Одо, метнув на него быстрый взгляд своих темных глаз. – Клянусь Богом, им надо преподать урок куртуазности!

– Ну, они говорят, что многочисленные победы герцога сделали его безрассудным, милорд, – ответил Рауль.

– Глупцы! – спокойно констатировал Вильгельм, не поднимая головы.

– Жалкое сборище ничтожеств! – бросил Одо. – Слишком долго в Нормандии царит мир. Мужчины отрастили животы, посадили печень и полюбили покой больше славы. Ну, я им покажу!

Мортен, прекратив ковыряться в зубах, внушительно осведомился:

– Они собираются ответить герцогу отказом, Рауль?

Хранитель рассмеялся.

– Когда я уходил, они уже готовы были выбрать Фитц-Осберна своим представителем, так что одному Богу известно, какой ответ вы получите. Но их сердца подсказывают им, что надо сказать «нет». Они говорят, вы не имеете права требовать от них помощи в чужой стране, монсеньор. Я же лично думаю, многие просто боятся поездки за море.

Герцог, повернувшись к Раулю, спросил:

– Неель Котантен там?

– Еще нет. Но Тессон уже прибыл, и он настроен решительно против вашего плана.

Зубы Вильгельма сверкнули в усмешке.

– Я могу заставить Тессона сделать все, что мне надо, – пообещал он.

Кто-то поскребся в дверь; Рауль отворил ее и обнаружил на пороге Жильбера Дюфаи, на лице которого была написана тревога.

– Не будет ли герцог столь любезен, чтобы вернуться в залу? – спросил Жильбер. – Все присутствующие согласились с тем, чтобы дать возможность Фитц-Осберну выразить их озабоченность и возражения как можно более полно и убедительно.

В зале действительно восстановилось некое подобие порядка. Герцог вновь опустился на трон; его братья встали по обе стороны от него, а Рауль остановился у опорной колонны за их спинами.

– Итак, мессиры? Вы готовы дать мне ответ? – осведомился герцог.

Фитц-Осберн поднялся со стула.

– Да, монсеньор, готовы; именно мне выпала честь говорить от лица всех, кто присутствует здесь сегодня.

По зале прокатился негромкий рокот согласия; благородные джентльмены с признательностью поглядывали на своего представителя, ожидая услышать, как он смягчит их решительный отказ.

– В таком случае говори, Фитц-Осберн, – разрешил герцог. – Я слушаю.

Сенешаль, поправив мантию на плече, поклонился.

– Сеньор, мы выслушали ваши предложения и воздаем должное вашему мужеству, которое позволяет вам считать, что это предприятие легко осуществимо.

Его слушатели благодарно закивали головами. Подобное начало, безусловно, понравилось им; не помешает привести герцога в хорошее расположение духа и подсластить ему пилюлю, прежде чем он распробует горькое лекарство.

– Вы желаете получить скипетр и королевство, монсеньор; мы же знаем, что вы их достойны. Вы просите нас, своих верных вассалов, помочь вам в этом деле. Сеньор, вам должно быть известно: в соответствии с клятвой верности, вы не можете требовать от нас воинской службы на заморской территории.

Фитц-Осберн сделал паузу, но герцог хранил молчание. Вассалы вновь закивали головами: сенешаль прекрасно справлялся со взятой на себя ролью.

А он тем временем продолжал:

– Вы просите нас последовать за вами в чужую страну, населенную нашими злейшими врагами – чего никогда не делал еще ни один герцог Нормандии. Мы не привыкли к морским плаваниям; не исключено, они не придутся нам по вкусу; к тому же наши жены, которые со слезами на глазах проводят своих мужей на битву в чужедальней стороне, могут потребовать от нас внимания и защиты собственной земли здесь, в Нормандии. Но вот что говорят наши сердца, мой сюзерен: вы долгие годы успешно правили нами и вели нас от одной победы к другой. Вы всегда исполняли обещанное. Монсеньор, каждый ваш вассал верит в вас; каждый вассал вкладывает свои руки в ваши ладони, и вот вам ответ вашего верного слуги: мы последуем за вами, куда бы вы ни повели нас, будь то Англия или Аравия, и тот, кого долг обязывает выставить вам двадцать вооруженных солдат, с радостью удвоит их количество.

Фитц-Осберн умолк. Собравшиеся уставились на него словно зачарованные. Рауль увидел, как какой-то мужчина открыл было рот, но тут же вновь закрыл его и сделал глотательное движение. Сенешаль, воспользовавшись всеобщим замешательством, отважно заявил:

– Я сам готов снарядить для этого предприятия шестьдесят кораблей! Сеньор, мы готовы повиноваться вам! Располагайте нами!

Это было уже слишком. Взбешенные вассалы наконец-то обрели дар речи; приличия были моментально забыты; десятки разъяренных голосов взревели дружное «Нет!». Анри, лорд Сент-Илер де Феррьер, протолкался вперед, к самым ступенькам возвышения и, злобно глядя на сенешаля, выкрикнул:

– Ложь! Ложь! Это твои слова, а не наши! Мы не поплывем за моря!

Уголки губ герцога дрогнули; он повернул голову и в упор взглянул на оратора. В дальней части залы Ричард де Бьенфет, с грохотом вскочив на скамью, заорал:

– Стыд и позор! Стыдись, Анри де Феррьер! Все настоящие мужчины согласны с тем, что сказал Фитц-Осберн.

– Неправда! – воскликнул Фульк дю Пен и попытался стащить сенешаля вниз. – Это выходит за рамки нашей вассальной присяги!

– Как, неужели мы боимся? – вскричал молодой Гуго д’Авранш. Он запрыгнул на скамью рядом с Ричардом де Бьенфетом и взмахнул мечом над головой. – Пусть ответят молодые мужчины!

Но герцог ничего не сказал; он смотрел на Рауля Тессона, который, не проронив ни слова, спокойно стоял в стороне, привалившись плечом к одной из колонн. На лице его было написано непреклонное выражение, он не дрогнув встретил взгляд герцога, и в его глазах читалось явное неодобрение.

Роберт Пико де Сей, последовав примеру де Бьенфета, взгромоздил свою тушу на скамью.

– Нет, нет! – прогрохотал он. – Давайте не забывать об уважении, которое мы должны оказывать его милости герцогу! Это недостойно. Тем не менее со всем почтением я должен сказать…

Но его голос потонул в дружном хоре. У вассалов окончательно лопнуло терпение, поэтому они не стали дожидаться, пока он закончит свои утомительные разглагольствования. Ив де Васси локтями проложил себе дорогу в первый ряд и громко заявил:

– Туда, куда зовет нас долг, мы пойдем обязательно, но долг не призывает нас воевать за морем. Как! Неужели мы оставим свои границы открытыми для Франции, а сами отправимся в увеселительную прогулку за тридевять земель?