Эрл обхватил ладонями сложенные руки Эдгара.

– Да, знаю. – Он заставил своего тана подняться на ноги. – Уже поздно, да и говорить здесь более не о чем. Оставь меня и молись, чтобы Вильгельм не потребовал от твоего сюзерена настолько торжественной клятвы, что я, нарушив ее, лишил бы себя возможности вымолить у Церкви прощение.

На следующий день они вновь тронулись в путь. Эдгар ехал рядом с Гарольдом, старательно держась в стороне от своих нормандских друзей. Фитц-Осберн поначалу даже подшучивал над его холодностью, но быстро угомонился, встретив многозначительный взгляд Рауля. Пустив своего коня галопом рядом с лошадью Хранителя, он поинтересовался:

– Что его гложет? Вот уже много лет я не видел его таким мрачным.

– Оставь его в покое, Гийом! – устало сказал Рауль. – Неужели ты не можешь понять, как сильно он нас ненавидит?

– Ненавидит нас! – воскликнул Фитц-Осберн. – Неужели только из-за этой клятвы, которая будет принесена в Байе? Нет-нет, не может быть! Ему-то какое до этого дело?

Рауль испустил тяжкий вздох.

– А какое бы нам было дело, если бы сегодня на месте Гарольда оказался Вильгельм? О, я нисколько не сомневаюсь, что Эдгар по-прежнему любит своих друзей, однако в сердце его поселилась жгучая ненависть к нашей нации. Оставь его: ты ничем не можешь ему помочь.

– Но я не вижу к тому никаких причин, – упорствовал Фитц-Осберн. – К эрлу не применяли силу; вопрос этот решен между ними так, как бывает между теми, кто хорошо понимает друг друга. Какого дьявола ты смеешься?

– Не применяли силу? – повторил Рауль. – Господи милосердный, Фитц-Осберн, неужели единственная сила, которую ты признаешь, – это пытки? Давай больше не будем говорить об этом.

В надлежащее время они прибыли в Байе, где их встретил епископ. Если эрл и высматривал среди собравшихся приора собора Святого Герлуина, то он его не обнаружил. Эрл Гарольд пребывал в обычном жизнерадостном расположении духа, весело болтал с герцогом и Одо, смеялся шуткам с видом человека, совесть которого ничем не омрачена. И лишь лица его сподвижников – Эдгара, Эльфрика, Сигвульфа, Эдмунда, Освина и Арнульфа – оставались мрачнее тучи, и они провожали своего сюзерена беспокойными взглядами. Каждому из них он доверился, каждый поклялся хранить молчание, но, хотя они вслух заявили о том, что подобная клятва, данная под принуждением, ни к чему его не обязывает, их терзали дурные предчувствия, а в душах поселилась смутная тревога.

Первый вечер их пребывания в Байе прошел мирно и спокойно, но уже на следующее утро в Зале заседаний совета в замке состоялась церемония принесения клятвы.

Герцог восседал в троне с короной на голове и обнаженным мечом в руке, держа его острием кверху. За его спиной столпились рыцари и вельможи; перед ним, посреди залы, стояла большая лохань, накрытая золотой парчой, которая полностью скрывала ее от любопытных глаз. Рядом с ней, в окружении нескольких священников и своего духовника, застыл в ожидании епископ Одо.

Утро выдалось ясным, и в лучах солнечного света, вливающихся в окна, танцевали пылинки; вся зала буквально купалась в их золотом блеске, наполняясь теплом, а в незастекленные окна проникал шум города.

Последним прибыл эрл в сопровождении своих сторонников. На нем была его обычная кольчуга с короткими рукавами, но голова осталась непокрытой. С плеч его ниспадала голубая мантия, а запястья украшали золотые браслеты. Раулю вдруг показалось, будто он принес с собой солнечный свет.

Эрл на мгновение приостановился на пороге и быстро огляделся. Герцог, сидящий на троне в отдалении, стоящие рядом с ним Фитц-Осберн, Мортен, Грантмеснил, Тессон, Сен-Совер, де Гурней, де Монфор, Жиффар – он окинул их всех одним быстрым взглядом. Они неподвижно застыли, положив руки на рукояти мечей, глядя на него мрачно и, как ему показалось, с угрозой.

Эрл неспешно вышел вперед; он был бледен, но совершенно спокоен. Между бровей его пролегла легкая морщинка, а губы он плотно сжал. Позади него полукругом выстроились саксы.

Занавес на одном из арочных входов раздвинулся, и в залу вошел священник, держа в руках два реликвария[67], которые он и опустил благоговейно на накрытую лохань перед Одо. Ни один мускул лица Гарольда не дрогнул, когда он посмотрел на них, после чего вновь устремил взгляд на герцога.

Эдгар облегченно вздохнул: реликварии оказались не такими значительными, как он опасался.

Герцог пошевелился и подался вперед, не вставая с трона; по краю его меча пробежал солнечный зайчик, а тяжелая мантия, которую он накинул на плечи, упала с руки, обнажив подбивку из меха горностая. Голос Вильгельма гулко раскатился по зале, так что собравшиеся расслышали все до последнего слова.

– Эрл Гарольд, – сказал он, – вы прибыли сюда с целью, которая вам известна. Я требую, чтобы перед этим благородным собранием вы подтвердили клятвой данные мне обещания: действовать в качестве моего представителя при английском дворе до тех пор, пока король Эдуард остается жив; сделать все, что в ваших силах, дабы обеспечить мне передачу скипетра после его смерти; передать мне замок Дувр и прочие замки, кои могут мне понадобиться для размещения в них нормандских гарнизонов. Таковы ваши обещания.

– Да, таковы мои обещания, – машинально подтвердил эрл.

Епископ сделал шаг вперед, но эрл Гарольд не обратил на него никакого внимания. Он смотрел в дальний конец залы, на герцога Вильгельма и его двор, пытаясь разобраться в выражении сумрачных смуглых лиц, глядевших на него. Он заметил, что Рауль де Харкорт не отрывает взгляда от рукояти меча, который сжимает обеими руками; увидел, как хмурится Фитц-Осберн, словно снедаемый неким душевным неудобством, а в глазах Мортена проскакивают искорки нетерпения. Гарольд быстро перевел взгляд на Вильгельма, но на сильном и уверенном лице герцога было написано непроницаемое выражение.

Гарольд сразу же заподозрил, что за тяжким молчанием и устремленными на него пристальными взорами что-то кроется, поэтому перевел взгляд на реликварии. Нет, они были самыми обычными, значит, ловушка таилась в другом месте. В душе у него заворочался червячок сомнения и зазвучал тревожный внутренний голос; он вновь окинул залу внимательным взглядом, снова ощутил атмосферу напряженного ожидания и подспудной тревоги, означавшей нечто большее, чем видел глаз. Он уже готов был отступить, но тут же встряхнулся, взял себя в руки и решительно подошел к реликвариям, искрящимся в лучах света на золотой парче.

Гарольд простер над ними руку, и в следующий миг ему показалось, будто по зале пронесся легкий вздох. Но теперь было уже поздно отказываться от принесения клятвы. Эрл, глубоко вздохнув, начал повторять условия, на которые согласился.

Рука его не дрожала; голос оставался ясным и звонким.

– …Сделать все, что в моей власти, для передачи вам скипетра Англии; передать вам замок Дувр, равно как и другие, буде вы сочтете это необходимым. – Гарольд умолк; после короткой паузы голос его зазвучал вновь, набирая силу. – И да поможет мне Бог и все святые! – закончил он.

Слова клятвы прозвучали строго и торжественно, эхо, подхватив их, унесло к самым потолочным балкам.

В воздух взметнулись мечи; бароны дружным хором провозгласили:

– Да поможет ему Бог!

Голоса их громом отдались в ушах эрла. Рука его вновь упала вдоль тела; все увидели, что он смертельно побледнел и дышит коротко и часто.

Он вновь, теперь уже безошибочно, услышал вздох и увидел на лицах, доселе тревожных и напряженных, улыбки тайного злорадства.

Герцог подал знак брату. Епископ жестом приказал двум своим помощникам выйти вперед, и они, убрав реликварии с золотой парчи, подняли ее. В ноздри эрлу Гарольду ударил запах тлена и плесени: лохань, которую скрывала от глаз парчовая ткань, была полна человеческих костей, и ему не понадобилось объяснение, данное негромким голосом Одо, что это кости святых.

Гарольд, содрогнувшись, попятился, закрыв лицо руками. Позади него сталь с шипением покинула ножны, и раздался крик Эдгара: