Ровно.
Вот только Эйнар, постояв секунду у тела поверженного разбойника, вдруг опустился на колени, а потом упал плашмя на спину, как подрубленное дерево, мне даже некоторое содрогание земли под ногами почудилось.
Подбежал я, уже примерно представляя, что увижу. Встал над лежащим норманном, вздохнул. Борода вся от крови красная, кровь изо рта ручьем струится, два болта из груди торчат и один — по самый хвостик утопший — в животе. Не жилец. Любого одного из этих болтов хватило бы, а трёх — так и подавно. А он еще и сражаться умудрялся с такими ранениями. Жаль, хороший боец был. Был? Кровь изо рта толчками идёт, значит, сердце еще бьется — надолго ли? Я присел рядом, пальцами лба Эйнара коснулся. Открыл он глаза, посмотрел на меня помутневшим взглядом. Выплюнул кровь, прохрипел что-то, надувая ртом кровавые пузыри.
— Мне жаль, — сказал я, — что так вышло. Как у вас принято хоронить воинов?
— Не… трать время. Лучше… просьба у меня есть… сделаешь?
Я не колебался ни секунды.
— Конечно.
Эйнар выдохнул, закрыл глаза. Помолчал. Я уже начал опасаться, что он больше ничего не скажет.
— Во мне… — булькнул, прочистил рот, сплюнув кровь, — в животе камни…
— Что!? — не сдержался я. Мотнул головой, — ничего. Прости, слушаю.
— Маленькие, округлые, плоские — не ошибешься… знаки на них нацарапаны…
Замолчал, тяжело дыша и собираясь с силами.
— В Орхузе… найди людей конунга, скажи… Эйнар Акулья Кожа Оттару привет передаёт.
Тебя отведут к нему, отдашь ему камни. Только ему, прямо в руки… Сделаешь?
Я подумал немного.
— Ты их проглотил, когда тебя взяли?
— Да, — булькнул он.
Так я и думал.
— Эйнар, дружище, — мягко сказал я, — уже почти два месяца прошло. Они вышли давно.
Эйнар задергался, закашлял, плюясь кровью и фыркая. Только через пару секунд я понял, что он смеётся.
— Когда они выходили, — выдохнул он, — я их обратно глотал… Так сделаешь?
— Обещаю.
— Хорошо.
Эйнар закрыл глаза и более их уже не открывал. Кровь еще некоторое время текла у него изо рта, потом перестала. Я встал, подошёл к трупу разбойника — еще подбегая, я приметил у него на бедре неплохой нож — вытащил, попробовал ногтем на остроту и вернулся к Эйнару.
— Ну и задал ты мне работёнку, — пробормотал я, приседая, — чтоб я еще раз на такое подписался.
XII. Anguis in herba[25]
Одна лошадь в драке уцелела — удрала, напуганная, в лес; там я её и нашёл — зацепившуюся поводом за куст, уже успокоившуюся и успевшую этот куст порядком объесть. Её-то я сейчас и нахлёстывал, заставляя держать галоп четвёртый час подряд — очень мне нужно было открытое пространство между Секваной и Лигером затемно проскочить, да за одну ночь. Ага, обратно я еду. Поначалу даже теми же тропами скакал, которыми мы вчера — еще вместе с Эйнаром — пробирались. А потом свернул восточнее — оно хоть к Гене ближе (а стало быть, места там люднее и для меня опаснее), зато там до Лигера путь намного короче выходит. Можно и за ночь проскакать, если лошадь не беречь.
Зачем я назад подался? Потому что самое позднее завтра вечером капитан знать будет, где я нахожусь и куда движусь. Скрыть следы последней драки никак невозможно — если б там только людей трупы лежали, еще куда ни шло, но что с четыремя дохлыми лошадьми делать? Да и то неважно — пока я, всю известную мне нечисть поминая, с Эйнаром возился, от деревни на дороге я уже раза три движение какое-то наблюдал. Так что задерживаться дольше необходимого я и на секунду не стал — убедился, что ничего лишнего в Эйнаровских кишках не осталось, руки наскоро вытер и побежал в сторону близкого леса — лошадь искать. Нашёл. Но продолжать путь дальше — и мысли не возникло. От Секваны, до которой мы самую малость с Эйнаром не доехали, до границ Империи четыре дня верхом. Это если ехать по дорогам, да на каждой станции лошадей менять. А так, как я еду — недели полторы минимум. Сегодня-завтра информация об утреннем происшествии до ликторов местных дойдет, голубю отсюда до Бурдигала лететь один день, да еще чуть побольше — из столицы до Бонны. Так что на третий день, я думаю, всё население северной Бельгики в несколько рядов вдоль Рены выстроится, меня поджидая. Может, я и преувеличиваю, но, думается, ненамного — не из патриотизма же разбойники, прошлым вечером нас заметившие, за вчерашний день вперёд нас вырвались и засаду устроили. Сдаётся мне, не поскупился Родус, за наши головы цену назначая.
Если б одним заслоном предполагаемым всё заканчивалось, так я б назад не рвался.
Егерей, что сейчас в Бельгике гарнизонами стоят, всё течение Рены от меня закрыть не хватит. А мимо простых ополченцев незамеченным проскользнуть я смогу без труда: как их не стращай, не дрессируй и каждые полчаса проверкой не обходи — всё одно — заскучают, бдить перестанут; если ночь — дремать станут, если день — кучкой соберутся и языками молоть примутся. Вот только не я один это знаю. И какую именно тактику капитан замыслит — только догадываться могу. Но уж явно не такую, что мне бегство облегчит. Кой-какие догадки у меня есть и очень они мне не нравятся. Наверное, я перестраховываюсь: даже если капитан каким-то образом и по Лигеру всему заслон выставит (как я опасаюсь), моё местоположение границами Кельтики ограничив, задача его хоть и облегчается, но всё равно невыполнимой остаётся. Ну вот как одного егеря на территории целой провинции найти? Но это с одной стороны, а с другой — капитана я, признаюсь честно, боюсь и боюсь обоснованно. И задачу ему облегчать не собираюсь.
Лошадь пала в полумиле от реки и получасе до восхода. Успел.
Наперегонки с первыми лучами солнца переплыл Лигер — под водой, насколько смог, только раз пять голову высунул воздуха глотнуть — вынырнул в прибрежном омуте среди водорослей, тины, упавших в воду листьев и прочего мусора. Ясно, что наметанный глаз и под водой плывущего человека легко заметит, но я-то больше случайных взглядов берегся. Наметанных глаз не так уж и много, и, буду надеяться, поблизости их сейчас нет.
Отдышался, осмотрелся, ничего подозрительного не заметил — и забежал вверх по яру, за корни цепляясь. Обрыв крутой, высокий, глина у воды скользкая — со стороны и не подумаешь, что кто-то тут подняться сможет. Но лес по верху к берегу вплотную подходит и, подмывающая оный, река по всему склону древесные корни оголила — что твоя лестница. Там же, у самого берега, и стоянку устроил: если кто меня тропит и вслед за мной реку пересечь решит — враз замечу. Река — не лес. Сильно не спрячешься.
Подремал вполглаза часа три после восхода, отдохнул. Потом живот мой вспомнил, что за прошедшие сутки в него не попало ничего, кроме пары мошек, случайно проглоченных мной на скаку. Нет, так я могу спокойно пару недель ничего не есть и вполне в форме оставаться, но сейчас-то чего ради голодать, когда в сумке моей, на суке сейчас сохнущей, пара хороших кусков высоленного мяса имеется, третьего дня из чьего — то сарая на окраине деревни мной утащенных. Подмоченных кусков, конечно, ну да солонина — не сухари, вода ей нипочём. Ну, снял я с сучка сумку, вытряхнул небогатое её содержимое на траву, да и наклонился — за мясом, стало быть.
Еще говорят, что в егерей — что из лука, что из арбалета — вообще стрелять бесполезно, потому как их усиленно тренируют на звук спускаемой тетивы реагировать и в сторону отскакивать. Ну, да. Тренируют. Хорошо тренируют — что правда, то правда — синяки от тупых стрел месяцами с тела не сходят, пока не научишься вовремя и в нужную сторону дергаться, звон тетивы услыхав. Так что я теперь за долю мгновения могу определить, из чего по мне выстрелили, с какой стороны и — примерно — с какого расстояния. А в следующее мгновение и в сторону дернуться смогу. Если будет у меня это второе мгновение. Тут-то и прячется problema prima — шанс хоть как-то отреагировать на звук тетивы появляется только тогда, когда стрелок находится не ближе верса — иначе прыгнуть может и успеешь, вот только прыгать уже будешь со стрелой в организме. Или с болтом — что еще вернее, поскольку болт арбалетный раза в полтора быстрее стрелы летит.
